Но я стою столбом. По экрану телевизора двигаются фигурки из мультфильма, пока что без звука. Я делаю шаг в ее сторону и почти сразу вижу, как что-то в ее глазах меняется. «Это сосед снизу, – читаю я в ее взгляде, – но хорошо ли я его знаю?» Дом на отшибе, с дороги совсем не видно и не слышно, что здесь происходит. Это все равно что идти по темной улице вместе с чужими мужчинами. Слишком поздно осознаешь, как ты был глуп.

Я приподнимаю руки – что-то вроде успокаивающего жеста, – но понимаю, что именно успокаивающий жест можно истолковать по-разному. Несомненно, серийный убийца, которого доверчиво впускают в дом, тоже начнет с успокаивающего жеста.

Она закрыла дверцу холодильника и уронила сумку на пол. Смотрит на меня расширенными глазами.

Мне надо что-то сказать или попрощаться и уйти. Но я продолжаю стоять. И все еще ничего не говорю.

Тогда вашу жену зовет ваша дочка.

– Мама! – зовет она. – Мама, ты тоже будешь смотреть телевизор?

Вот, значит, какая она, жизнь писателя. Он встает, он идет под душ, он вытирается – в точности как все. Но сразу после этого он сталкивается с первой трудностью: завтрак. Он сегодня один, его жена и дочка на даче, он не знает, как сварить кофе. В экстремальных условиях – после кораблекрушения, ядерной катастрофы, землетрясения – он, может быть, и сумел бы выжать это из памяти. Фильтр. Молотый кофе. Кипящая вода. Но сегодня мир не летит в тартарары. Сегодня суббота. Светит солнце. Наискосок напротив его дома есть только что открывшееся кафе с уличной террасой. Он захлопывает за собой дверь и входит в лифт.

Девушка, которая через десять минут наконец появляется на террасе (нет, это происходит иначе, ему пришлось идти за ней внутрь!), явно не имеет понятия, кто перед ней. Она что-то бормочет о молоке, которого нет. Ей нельзя оставлять кафе без присмотра, извиняется она. «Но я же здесь? – говорит он. – Я присмотрю». Но девушка качает головой. «Так не положено», – говорит она. Она работает тут совсем недавно. Только по субботам. Она студентка. «И что же вы изучаете?» – мог бы он спросить. Но он только раздраженно смотрит перед собой. Он кладет руку на перелистываемую ветром газету.

В последнее время они встречаются все чаще – люди, которые его не узнают. В основном молодежь. Целые поколения, которые его больше не читают. Он мог бы проворчать, что во всем виновато качество образования. Ведь в средней школе никакого литературного образования не дается вообще! Но в глубине души он понимает, что беда не в образовании. Это забвение, которое подает ему знак, – манящий палец из свежевырытой могилы. Нечего драматизировать. Многообещающий талант, прорыв в зрелые годы, а в конце концов – забвение. Забвение, которое предшествует окончательному молчанию. Он с этим смирился. Все надо изведать, утешает он себя.

На углу его собственной улицы – от кофе он отказался, кофе без молока на пустой желудок он не переносит – навстречу попадается пара. Не такая уж молодая пара, он бы дал больше пятидесяти. Дети, наверное, уже вылетели из гнезда; прогулка вдвоем, разделенная пустота субботнего утра – всех выходных! Он сразу замечает по их взглядам: смотрят, отводят глаза, еще раз смотрят. Проходя мимо него, они подталкивают друг друга. Пойманные с поличным, улыбаются и кивают ему в знак приветствия. Он отвешивает легкий поклон: да, это я, в самом деле я, – и продолжает свой путь.

Теперь он проходит мимо витрины книжного магазина. Афиша с его лицом все еще приклеена к стеклу. С 15:00 до 16:30 подписывает… Он смотрит на собственное лицо на афише, а потом на собственное лицо, отражаемое стеклом витрины. Найди десять отличий. Лицо на фотографии хотя и моложе отраженного лица, но не бесстыдно моложе. Когда он выступает в библиотеке, то видит это по глазам библиотекарш, которые его встречают. Авансом они считали его кокетливым. Кокетливым настолько, чтобы помещать на обложках своих книг только фотографии, которые ему льстят. Обработанные на компьютере снимки, с которых убраны все прыщи и пятна. Как приятно, читает он мысли библиотекарш, он и в самом деле почти такой же. Ему идет старость.