Таня носила тарелки во двор, где за летним душем стоял покрытый клеенкой стол.

Татьяна Ивановна бросила на веревку плащ:

– Не отстирывается, зараза! Придется завтра что-нибудь купить.

Приехав к Кожевниковым, она обнаружила на животе большое липкое пятно. Пока Таня собирала на стол, Татьяна Ивановна всевозможными средствами отстирывала плащ.

– Говорила я тебе, стой на мосту. На этой дороге у всех неприятности. Ладно, не горюй, подруга. Открой в прихожей шкаф, там у меня висит плащ с подстежкой. В прошлом году пару раз надела, а теперь не лезет. Дарю!

– Да мы с тобой в одной весовой категории…

– Не-ет, ты здорово похудела. Не поделишься, как?

– Тебе такого не надо.

– Колись… Ладно, потом расскажешь.

Тане чуткости не занимать. Как странно, что Татьяна Ивановна, до 18 лет жившая в Утятине и имевшая здесь кучу друзей и знакомых, после смерти мамы останавливалась у Кожевниковых, с которыми познакомилась, когда продавала им мамину квартиру. Валерку, впрочем, она знала по Васильевке и по школе, но только потому, что была в его классе пионервожатой. Таня тоже из Васильевки, и по девичьей фамилии Васильева, но десятью годами моложе Татьяны Ивановны; естественно, что в юности на таких малявок не обращаешь внимания. Выйдя за Валерку, Таня стала полной ее тезкой, тоже Татьяна Ивановна Кожевникова.

Через забор послышался крик:

– Ау, соседи! Чей голос слышу, не Танюхин?

– Таиска, привет! Давай сюда!

– Сейчас, только за смородиновой слазаю!

С приходом Таисии стало шумно. Она сыпала утятинскими сплетнями, сама первой смеясь своим шуткам. Не зная всех ее обстоятельств, можно было подумать, что все у нее в порядке. Моложавая, подтянутая, всегда с улыбкой на лице. После выхода на пенсию подрабатывала уборщицей, где только могла: в музыкальной школе, на рынке, на почте. Но денег вечно не хватало. Ни девяностолетняя по-прежнему властная мать, ни парализованный муж, ни претензии дочек, ни болезни внуков, казалось, не нарушали ее безмятежности. Рассказывала она о какой-то Катюхе, продавщице с рынка, как она выживала гостей Ирки Наппельбаум, навязав соседке настройщика рояля, которому сплела историю своего незаконного рождения от еврейского папы этой самой соседки. Никого, кроме Иры, Татьяна Ивановна не знала, но слушать было все равно интересно.

– Глаз подбит, а у Гены морда расцарапана. И улыбка от уха до уха у обоих.

– Не понимаю, как можно это терпеть.

– А что тут понимать? Гена до Катьки пол Утятина обгулял. А с Катькой он уже 8 лет, и ни одного похода налево. Значит, она для него идеал жены.

– Ничего себе идеал!

– Да, идеал, и не все его находят. Помнишь, был у нас такой первый парень на деревне, по которому все мое поколение сохло, Юрка Петров? Ой, Тань, прости…

– Да не грузись, уж лет 35, как отболело – отозвалась Татьяна Ивановна, продолжая резать хлеб. – Так что насчет Юрки?

– Правда не обиделась?.. Ну, как ты думаешь, если бы у вас тогда свадьба состоялась, жили бы вы сейчас?

– Нет, конечно, нет.

– А почему, как ты думаешь?

– И что тут думать? Кобель – он и в Африке кобель. Лена Шпильман его лет пятнадцать ждала, замуж вышла уже под тридцать, а он ведь все равно гулял.

– Во-от. Кавалерам такого типа нужен цирк, иначе скучно. Это великое счастье Гены, что он такую артистку нашел. Ты думаешь, им бабы нужны? Им приключения нужны… Ой, помидорчики!

– Таня, узнаешь? Это твой засол. Последняя баночка.

– Да я у вас два года не была.

– Специально для гостей берегла. Я по твоему рецепту делаю, но получается совсем не то.

Ромка схватил со стола помидорку, получил от матери полотенцем по спине, засмеялся и унесся куда-то на машине.