– Серёжка!

Прижавшись губами к моей шее, он втянул в себя воздух и тотчас отстранился. Бегло и цепко оглядев моё лицо, повёл к диванчику, на котором сидела Айтач. Сутулясь широкими плечами, из второго кресла поднялся Мехмет. Я протянула руку.

– Здравствуйте, Мехмет, рада вас видеть!

Он молча взял мою руку и задержал её в своей, провёл подушечкой большого пальца туда-сюда по ладошке – приласкал. Я отняла руку.

Они всё ещё пили кофе. На низеньком столике стояли сласти и большие чашки с кофе, сваренного, по-видимому, по-европейски – в недрах кофе-машины. Желая доставить удовольствие Айтач, я повторила восторги по поводу спа-центра, но адресовала восторги к Мехмету. Говорила цветисто и вполне искренне. Серёжа переводил Айтач. С её лица улыбка не сходила, иногда она в ложном смущении опускала глаза долу, а иногда рассыпалась хрустальным смешком. Зато её брат ни разу не позволил себе улыбнуться и смотрел с такой безучастностью, что я засомневалась, а слышит ли он то, что я говорю. Славословия свои я закончила восхищением студией танца, не забыла похвалить преподавателя танца и Айтач, умеющую находить столь профессиональных и приятных людей. Истощившись, увяла.

Прощаясь, я подала руку Айтач, Мехмету я руки не подала.

В машину я бежала, как домой – жаждая укрыться лицом на груди Серёжи и замереть, ощущая, как чуть-чуть раздуваются волосы от его дыхания.

– Маленькая, – шепнул он в макушку, – я волновался, звонил, ты трубку не брала.

– Даа, прости… – залепетала я извинения, – у меня по жизни с позвонить не очень… а когда танцевала, вообще обо всём забыла.

– Мехмет по моей просьбе звонил сестре, чтобы справиться, всё ли в порядке.

– О, Серёжа, прости, я виновата. Я и маме не позвонила, а теперь поздно, там ночь.

Он поднял руку с часами к глазам.

– Да, теперь уже завтра.

– Как твой день прошёл? Всё успел, что запланировал?

– Ты точно удачу вручила мне утром. Обычно спорим, а тут кандидат на должность управляющего и меня, и Мехмета устроил. Представители из регионов приехали, все вовремя, все с хорошими результатами. – Он помолчал. – Ты такая возбуждённая пришла, глаза задорно блестят, румянец на щеках. Потом сникла. Устала?

Я глубоко вздохнула и кивнула.

– Общество жёсткой иерархии. Трудно существовать в таком.

– Так везде, Лида.

– Да. Только у нас в ошельмованной России, видимо, как наследие «советского тоталитаризма», остаётся отношение к человеку, как к человеку, а не к производственной единице. Хотя и у нас… – не договорив, я умолкла.

– Что у нас?

– Девочка, что меня сопровождала… Серёжа, представляешь, русская мать запретила сыну жениться на казашке. Противно до омерзения, я словно испачкалась… Теперь сын пьёт. – Я вновь глубоко вздохнула. – Знаешь, я сегодня подумала, что большие деньги и высокий статус обязывают человека к б0льшей уважительности, к б0льшей вежливости и внимательности по отношению к тем, кто таких денег и статуса не имеют. Я имею в виду не ту холодную вежливость уровня «спасибо-пожалуйста», а уважительное отношение к труду человека и к самому человеку труда. Унижать собственной значимостью низко, да и глупо. Высокое положение незачем подчёркивать, если ты достиг его по праву.

– А если не по праву?

– А если не по праву, то высокомерием и спесью не поможешь – требуя подтверждения своей значимости извне, человек всякий раз обнаруживает свою слабость. Всё. Не хочу это обсуждать.

– Я думал, тебе понравится в центре.

– Мне и понравилось… баня, массаж, а потом… – Я подняла к нему лицо. – Плохо без тебя. Плохо.

Он улыбнулся.

– Так плохо, что забыла позвонить?