Но самым интересным было то, что в кабаках разрешалось пить только простому люду: крестьянам и посадским.

Люди других сословий обязаны были пить спиртное у себя дома, а людям, занимающимся творческим трудом пить вообще запрещлось.

С 1746 года кабаки были переименованы в «питейные заведения», но название «кабак» сохранилось до сих пор и стало нарицательным.

В течение нескольких веков кабак был особенностью русского быта, породив новую общественную социальную прослойку: «кабацких ярыг».

Что же касается самого Грозного царя, то, если верить некоторым источникам, он довольно сильно был подвержен питию.

Особенно он усердствовал в оргиях в Александровской слободе, которая стала оплотом его опричников, где они предавались самому безудржному разврату и пьянству.

К этому времени царский дворец в Александровской слободе был превращен в нечто среднее между крепостью и монастырем. Кругом возвышались прочные стены с бойницами, из которых мрачно выглядывали жерла пушек.

Так среди глухих лесов появилась опричная столица с дворцом, окруженным рвом и валом, со сторожевыми заставами по дорогам. В этой берлоге царь устроил дикую пародию на монастырь.

На вышках дежурили дозорные, железные ворота всегда были заперты. Иоанн, начавший проявлять несомненные признаки помешательства, решил, что для него и его приближенных настало время покаяния.

Он выбрал триста самых отчаянных (выражаясь современным языком, самых отмороженых) опричников и объявил их иноками.

Себя он назначил игуменом, князя Вяземского – келарем. Малюту Скуратова – параклесиархом. Всем были сшиты рясы, скуфьи и прочие принадлежности иноческого облачения. Кроме того, для Иоанна были изготовлены ризы.

Почти каждую ночь, около четырех часов, царь в сопровождении Малюты Скуратова и царевича Ивана поднимался на колокольню и начинал звонить в колокол.

Со всех сторон в церковь спешили опричники.

Случайный посетитель мог бы подумать, что он находится в настоящем монастыре.

Черные фигуры, одетые в подрясники, со скуфьями на головах, ничем не отличались от простых монахов.

Звон умолкал, и в просторном храме, тускло освещенном лампадами, появлялся царь.

Сгорбленный, с лицом изрезанным глубокими морщинами, в длинной мантии, с посохом игумена в правой руке, он производил впечатление инока-молитвенника.

Начиналась служба, которая длилась часа три-четыре. Служил священник, но царь все время находился в алтаре и клал земные поклоны.

Делал он это так усердно, что на лбу у него постоянно была опухоль. Такого же усердия он требовал и от «братии».

Царь строго следил за тем, чтобы все опричники посещали эти ночные службы.

Ослушникам грозила суровая кара: заключение в сыром подвале, почти без пищи, на десять-пятнадцать дней.

После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании.

Опричные пиры были далеки от идеального монашеского аскетизма.

Описавшие опричный «монастырь» служившие в опричнине ливонские дворяне Иоганн Таубе и Элерт Крузе рассказыввали, что «каждому подается еда и питье, очень дорогое и состоящее из вина и меда».

Попойки сменялись долгими и изнурительными богослужениями, подчас ночными.

Таубе и Крузе рассказывают, что время, которое царь Иван проводил за церковной службой, вовсе не было потрачено даром.

«Все, что ему приходило в голову, – отмечали они, – одного убить, другого сжечь, приказывает он в церкви».

Между пиром и церковной службой царь ходил в застенок.

«И есть свидетельство, – пишут те же авторы, – что никогда не выглядит он более веселым и не беседует более весело, чем тогда, когда он присутствует при мучениях и пытках до восьми часов».