– Так они же проданы, а не заложены, Наденька. Где их теперь искать?

– Какая жалость…

– «В чашу с чистою водой клали перстень золотой, серьги изумрудны…» – вдруг процитировал Аверьян Леонидович. – А обручальное кольцо, Надин, вас не устроит? Когда-то Машенька надела его мне на палец, и с той поры я его не снимал. – Он протянул через стол руку. – Тяните, Наденька, тяните изо всех сил, оно срослось со мной.

Надя посмотрела ему в глаза, улыбнулась:

– А вы извините меня за резкость?

– Не было никакой резкости. Забудьте и тащите кольцо.

– Надо палец намылить! Палец!

Обрадованный явным улучшением погоды за столом, Иван сам принес мыло, намылил кожу вокруг кольца и наконец с большим трудом стянул его.

– Не больно, Аверьян?

– Терпимо.

– Благодарю, Аверьян Леонидович, – сказала Надя. – Утром верну в целости и сохранности. А сейчас сыграю для вас, пока вы будете курить свои противные сигары.

Они перешли в гостиную. Мужчины неспешно, со вкусом курили, а Надя села к роялю и по памяти, без нот, играла им, пока в дверь осторожно не заглянула Феничка:

– Пора, барышня!.. – загробным шепотом возвестила она.

– Пора девичьих забав, – пояснила Наденька. – Извините нас, господа.

Девушки поднялись в спальню Нади, зажгли свечи, потушили яркую керосиновую лампу. Сразу почему-то стало тревожно, и Надя сказала приглушенно:

– Зеркала надо завесить.

– Как при покойнике, что ли?

– Не знаю, но так полагается.

– Ой, не нравится мне все это, – вздохнула Феничка, занавешивая оба зеркала. – Ну, а теперь что?

– Ждать, когда полночь пробьет.

– Страсть-то какая…

Девушки уселись рядом и примолкли. Чуть потрескивая, горели свечи, тени дрожали на стенах. Было жутковато, и Феничка вцепилась в руку своей хозяйки. Наконец снизу, из гостиной, донеслись гулкие удары напольных часов.

– Нечистой силы время пробило, – прошептала Феничка. – А теперь что?

– Теперь?.. За ворота – башмачок. Ты принесла башмачок?

– Принесла. Во двор, что ли, с ним выходить? Обсмеют.

– Давай в окно выкинем.

– Так окна на зиму заклеены.

– Тогда… – Наденька задумалась. – В форточку бросай.

– Я?

– Ну, у нас же один башмак.

Феничка покорно влезла на подоконник, открыла форточку. Надя подала старый башмак, и горничная тут же вышвырнула его.

– За ворота бросила?

– В сад. Окна-то ваши в сад выходят, а двор эвона с другой стороны совсем.

– Ну, ладно, – согласилась Наденька и забормотала: – «За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали…» Тут у нас не совсем так, как у Жуковского. Дальше – «снег пололи». Ты умеешь снег полоть?

– А зачем его полоть? – удивилась Феничка и наставительно пояснила: – Полют грядки, барышня.

– Что-то пока у нас плохо получается, – вздохнула Надя. – После этого… После этого нам придется все равно выходить во двор.

– Зачем?

– Под окнами слушать.

– А, это интересно! – оживилась Феничка.

Девушки быстро оделись и через черный ход осторожно, боясь скрипнуть ступенькой, спустились во двор.

– Слушай очень внимательно, это важно, – прошептала Надя. – За мной к первому окну, где виден свет.

Они прокрались к освещенному окошку и замерли, навострив уши.

– Молчат там…

– Тихо!.. – зашипела Наденька.

– На круг – две тысячи, – вдруг еле слышно донесся мужской голос. – Не мало, не мало…

– Это Евстафий Селиверстович, – почти беззвучно пояснила Надя. – Отчет пишет…

– Чего пишет?

– Тише!..

– Конечно, ради праздника ничего не жаль, однако… – бормотал тем временем Зализо.

Наденька оттащила Феничку от окна:

– Отчет – это неинтересно. Пойдем к следующему окну.

В следующем окне была открыта форточка и распахнуты шторы. Девушки подкрались, осторожно заглянули.

Это была гостиная. В креслах уютно покуривали Беневоленский и Иван.