замолчит раскрашенный свистопляс,
отведет толпа сто потухших глаз
там, где градус выше, а шутки – ниже.
Ставь на верных, детка. Настанет час,
и с фонарных стволов облетят афиши.
И сойдет лавинами макияж
с тех, которым ломаный грош не дашь,
как проткнёшь их мыльный раздутый имидж.
С тех, которым манных не нужно каш,
только звёздную манну с небес, мой паж,
их природной наглости не отнимешь.
Можно сделать грудь, можно сделать стаж,
манекен рядить в соболя, в плюмаж,
и ходить с раскатанною губою,
получать проценты с самопродаж,
над людьми возвыситься на этаж,
но не над собою.
Ставь на верных, детка. На тех, кому
понимаешь: завидовать ни к чему,
не дворянской, а – дворовой породы.
Горе бродит в них от ума к уму,
но не бродит хмель: такова природа.
К ним любовь придёт, и виной тому
тяготенье сердец народа.
Их сейчас не знает почти никто,
но полюбят накрепко их потом
Не за модный вид, не за медный профиль.
Не за вовремя поданный шефу кофе.
Не за это. И, Господи, не за то,
как бывает на фабриках звёзд в начале:
снят сначала фильм, а потом – пальто,
а потом – давай-ка с тобой вальтом.
Каждый истинный голос – сейчас фантом.
Золотой горой за закрытым ртом
высится молчанье.
И, когда последняя из афиш
тех, о ком бездумно кричал Париж
и отпродюсировал нувориш,
тех, с кем, в общем, с лёгкостью переспишь,
если дашь конфетку,
тех, кто ярок да звонок секунду лишь,
облетает с ветки,
чей-то голос пронзает собою тишь:
«Ставь на верных, детка.»
Кто же верные?
Как их сейчас найти?
Бьют с размаху лежачие их пути –
равнодушием,
непризнаньем.
В чистом поле воин – всегда один.
Я их знаю. Мало, но всё же знаю.
Ждёт их, к сожалению, впереди
не звезда во лбу, но дыра в груди –
белая,
сквозная.
Браслет
Он, допустим, поёт на неведомом языке
под старинный орган, и волочится за
каждой юбкой до пола в хмельной уик-энд.
Ты, допустим, актриса; у тебя браслет на руке.
Ты не можешь вспомнить, какого цвета его глаза.
Он, допустим, целуется горько и горячо,
а в постели что твой испанский тореадор.
Ты, допустим, здесь вообще ни при чём.
У тебя есть текст, который тебя прочёл.
И оператор, который орёт: «Мотор!»
Ты не смотришь свои работы, не веришь им.
Этот фильм будет обруган критиками, любим
девушками, у которых в груди весна.
Он, допустим, посмотрит этот дурацкий фильм
и расплачется чуть, но так, чтоб никто не знал.
И, когда ты подумаешь, что тебя зарыли в окоп,
этот фильм, как психом управляемый пистолет,
вдруг возьмет да и выстрелит. Тебя вызывают, чтоб
вручить тебе какой-нибудь партбилет.
О тебе настрочат «Cosmopolitan» или «Сноб».
Он придет на вручение этих смешных наград,
он поздравит тебя и будет искренне рад,
у него будет синий пиджак и высокий лоб,
и забавная леди младше на пару лет.
Ты стоишь, и браслет на руке у тебя сверкает,
как стробоскоп.
И глаза сверкают от слёз,
но все видят только браслет.
Домик у залива
«Если это случится,
думает героиня, –
я буду носить красивое, и забуду
зрачки женщины, сидевшей на героине,
что манили меня к себе, обещая чудо.
Божьим посланием станет оконный иней,
изрисованный колким ветром из ниоткуда.
Если это случится, я более не покрашу
волосы в цвет, который мне не по нраву,
ради того, кто и не заметит даже.
И торжественно обещаю простить неправых.
Только бы, только бы не было так, как раньше.
Если это случится, я силу свою направлю
на благие дела, стоящие за словами,
на желающих, чтобы такая сила
тоже жила в них светом над головами,
я буду любить любой цвет. Не только синий.
Если этого не случится, я попрощаюсь с вами,
и уже никогда не буду такой красивой.
Мир будет из черного цвета и тишины, и
никому заговорить со мной не позволю,
вы покажетесь мне наивными и смешными,