– Постойте, как это Терехов застрелился? – уставился на него Трофимов. – Его же на охоте убили, вы сами мне говорили!

Еще один отчаянный казацкий взмах, от которого едва не падает бутылка.

– Какая охота, Иван Родионович, дорогой вы мой!!. – Лицо директора сморщилось, вдавилось внутрь, как резиновая груша. – Не было никакой охоты!.. Сняли Терехова с должности, со скандалом сняли… Так он после этого вызвал к себе Бузякина… Эх!.. Не знаю уж, что там меж ними произошло… Спор какой-то был, говорят, кричал сильно. А потом за маузер схватился, он у него в сейфе лежал, и порешил – сперва его, потом себя!..

Синицын резко, с грохотом, выдернул ящик стола, где лежала рукопись Рутке, словно хотел поймать там притаившуюся мышь. Заглянул внутрь, хмыкнул довольно.

– Нет ничего! Пусто! – приподнял ящик над головой, зачем-то демонстрируя Трофимову. Оттуда посыпались какие-то крошки, обрывки бумаг, Синицын не обращал на них внимания. – А вы копайте там у себя, в Эрмитаже, изучайте, коли вам нравится!

Он больше не лебезил, не суетился, на Трофимова смотрел в упор, тяжело, не прячась. И хоть был пьян, держаться стал прямее. Совсем другой человек сидел сейчас перед Трофимовым.

– Дикая какая-то история вышла, – сказал Иван, чувствуя себя неловко. – Секретарь обкома, маузер, убийство…

– Вот-вот. А тут вы приезжаете, Иван Родионович… С чего бы это? – Не отрывая от собеседника взгляда, Синицын наклонился, поддел вилкой ломтик балыка, снова откинулся на спинку стула. – Столько лет валялось все это добро по чердакам станичным, никому не нужное, никто его не трогал, не вспоминал… И вдруг все как с цепи сорвались: то оформлять этот стенд срочно, то снимать, то сам Эрмитаж интерес к нам проявил…

– Это тема моей кандидатской, только и всего. «Артефакты мировой религии – мифы и реальность». Ничего загадочного… А перстень у нас в постоянной экспозиции выставлялся…

– Пока не украли, – веско вставил Синицын.

– Да. Вы слышали об этом?

– Музейщики – одна большая семья, – криво усмехнулся Синицын. –   И у вас тоже без убийств не обошлось. Знаю, знаю… Так, значит, вы, Иван Родионович, у нас будущий кандидат. Будущий, – повторил он со значением.

Плеснул в рюмки, выпил сразу, выдохнул громко.

– А пока что вы обычный эмэнэс… Мелкий, то есть простите – младший научный сотрудник… Н-да…

Теперь опьяневший Синицын смотрел на гостя уже с явной издевкой. Если не злобой.

– Хоть убей, не понимаю, чего я так испугался-то… – проговорил он медленно, сквозь зубы, словно сам с собой. – Если бы ты с Лубянки был, так не прятался бы, сразу удостоверением в морду ткнул… А чего я тогда на вокзал поперся, лебезил, ляжками тут перед тобой дрыгал? А? Не знаешь?

Трофимов понял, что надо сворачиваться.

– Никто ни перед кем не лебезил, вы ошибаетесь, Семен Лукич. Спасибо вам большое за прием, за помощь. Мне пора.

Он поднялся из-за стола, затолкал пакет с рукописью в саквояж.

– А я тебе скажу чего, – Синицын его будто не услышал. – Из-за бумажек этих чертовых… Не зря я перчатки надевал-то. И сердце тряслось как студень все эти дни, и гнусь всякая мерещилась. Давило, давило…

Он расстегнул пиджак, потер рукой грудь через рубашку.

– А все чтоб я, значит, костерок вдруг не разложил во дворике музейном…

– Ну при чем тут костерок, Семен Лукич? – Трофимов уже стоял возле двери, обернулся. – Это уже, простите, из области мифов. Так вы все тезисы моей кандидатской на корню загубите! – Он выдавил смешок. – Наш девиз: никакой мистики нет!

Синицын застегнул пиджак, поправил галстук, выпрямился на стуле.

– Может, и так, Иван Родионович. Пусть будут мифы, я согласен, – пробормотал он устало. – Только мне от этих твоих мифов гадко и тяжело, а тебе, Трофимов, я вижу – сладко… Вижу, вижу, не отпирайся. Про бездну у Ницше слыхал? Он хоть и вражеской идеологии был человек, а сказал не в бровь, а в глаз: «Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя». Вот так-то, Трофимов.