Колета! Колета! – в воспоминаниях. Крошечные автобусы, человек, трясущийся будто в припадке, ослепительный пляж в Пьед-де-ла-Куэсте, акулы и гигантский скат, морской дьявол размером с гостиную. Мелкие сверкающие тропические рыбешки в Колете… И испорченный отпуск Примроуз, ее первый отпуск за десять лет. Я их всех привлеку к ответу, непременно привлеку, пусть даже лишь на бумаге.

Еще одна digarilla. Хищная гигантская ласточка сапотекского моря[29].

И сердится, что они живы, меж тем как столько людей погибло.

Заунывная скорбная песня еле ползущего по морю корабля; бесконечно унылое и пустое багряное побережье, над которым парит одинокий фрегат с крыльями, как у летучей мыши, и хвостом, как у ласточки, парит в своем беспрестанном, бесшумном кружении, то словно падает к самой земле, то опять взмывает ввысь.

20 (или 21) ноября.

FRÈRE Jacques
FRÈRE Jacques
DORMEZ-vous?
DORMEZ-vous?
SONNEZ les matines!
SONNEZ les matines!
Мрак – мрак – мрак!
Мрак – мрак – мрак!

Чтобы сберечь впечатления, рассудил Мартин, чтобы их не забыть, надо сразу же все записать, под аккомпанемент Frère Jacques и т. д., ведь в его сознании они представляют собой дно всех печалей и унижений.

Господи, смилуйся надо мной

Frère Jacques Frère Jacques dormez-vous?

Неужели, подумал Сигбьёрн, ему не хочется уцелеть?

Кажется, на сегодняшний день у меня не осталось амбиций…

Сигбьёрн Уилдернесс (какое хорошее у меня имя; жаль, нельзя им воспользоваться для книги) мог надеяться только на чудо, чтобы хоть отчасти вернуть любовь к жизни.

И что-то вернулось: очевидно, повторение пройденного пути было частью его испытаний; и даже теперь Мартин понимал, что это не сон, а некое странное символическое прозрение будущего.

…Французское правительство снова пало.

Хотя ночь прошла в муках борьбы с белой горячкой, Мартин Трамбо вышел к завтраку свеженький как огурчик, загорелый и бодрый.

«Вид у вас прямо цветущий».

«Bon appétit».

«Il fait beau temps…»[30] – и так далее.

(Джентльмен в белой горячке – вовсе не я. Все, что пишут о пьянстве, – вздор чистой воды. Приходится делать все самому, чтобы и конфликт был, и ужасающая печаль, равнозначная трагическому положению человека, и самопознание, и дисциплина. Конфликт очень важен. Джин с апельсиновым соком – лучшее средство от алкоголизма, чья истинная причина кроется в уродстве и невыносимой стерильности бытия в том виде, в каком его нам продают. Иначе это была бы банальная жадность. И видит Бог, это и есть жадность. Кстати, удачное замечание: надо будет хорошенько настроиться и словить небольшой бред.)

Белый голубь добирается до корабля.

Мимо пролетает поморник.

Очередное французское правительство пало.

Крошечные церковные колокольчики отбивают часы; вот что любопытно – корабельные рынды на «Дидро» звонят медленно, меланхолично, как бесконечно печальные колокола на соборе в Оахаке – Оахака, нынче по левому борту, город Фернандо Оахакского и ныне покойного доктора Вихиля, убитого в Вилья-Эрмосе.

«Вот Пресвятая Дева, покровительница всякому, кто есть один как перст»[31].

«Никто туда не шел, только тот, который есть один как перст».

«Пресвятая Дева, покровительница всякому, кто есть один как перст».

«Тьма, как в могиле, где лежит мой друг». Где теперь его девушка, которой он писал письма на стенах старого монастыря? Нам надо бы ее разыскать.


Песня для маримбы

или

В заскорузлом борделе ансамбль играет не в склад

и не в лад

Оа-ха-ка! Оа-ха-ка!
Оа-ха-ка! Оа-ха-ка!
Как содрогание
раз-би-то-го
сердца в ночи.
Сплошь заскорузлые лица в ночи.
Сплошь заскорузлые лица в ночи.
И сердца заскорузлые – вдребезги