Баба еще крепче сжимает меня и повторяет эту фразу несколько раз. Она говорит мне это после каждого ритуала, а я запоминаю. Мы сидим вдвоем у догорающего костра, над которым поднимается свежее желтое солнце. Звуки просыпающихся холмов, всегда родные и знакомые, кажутся мне чужими, злобными и даже пугающими – после полета всегда так. Я сижу тихо, а в моей голове мечутся и жужжат, как шмели над цветами, вопросы, на которые я не могу ответить. Но, может, смогу со временем. Баба поможет мне…

Мы живем вдвоем почти десять лет. Я говорю только с ней, не считая моих одноклассников и учителей, которых вижу в школе. И вот мне четырнадцать, в этот день я впервые целую девочку. Нам по пути, мы вместе идем из школы домой. Я смотрю на нее с начальных классов. Несколько лет набираюсь смелости подойти и заговорить. На разговоры уходит два года. Потом еще несколько лет я учусь дотрагиваться до людей. Позволяю им пожать мне руку и похлопать по плечу – раньше это делала только Баба и еще реже врач.

Я держу в своей руке мягкую и маленькую ладонь девочки. Вижу свой забор, Баба как раз его в очередной раз перестроила. На меня накатывает страх. Он сковывает и отупляет, но я специально в полете учусь смелости. Мы останавливаемся, и я быстрым движением целую ее в губы, а потом смотрю на нее. Вижу глаза – теплые и солнечные, как весенний день. Пробую поцеловать еще раз, уже смелее. Мне нравится ощущение жара, которое наполняет мои вены, оно прогоняет страх. Легкое покалывание во всем теле дразнит и веселит. Я рад, что она крепче сжимает мою руку. Мы стоим и целуемся еще некоторое время, а затем легко прощаемся, договорившись о том, что завтра вместе пойдем в школу.

На следующий день она не приходит, и через день тоже. Я рассказываю обо всем Баба, и та говорит мне, что все они уехали, пытается обнимать, но меня это только злит, я отстраняюсь и ухожу в долину. Туда, где часто гуляла мама. Она бы сказала мне все иначе – не так сухо и коротко, не избегая при этом слова «семья», все еще запретного. Но я повторяю про себя эти звуки, чтобы не потерять их ценность, не забыть тех, кого любил в детстве и люблю до сих пор.

Проходит еще два года. Мне шестнадцать, у меня первый секс. На этот раз жара в теле еще больше. Ощущения похожи на полет, только без слез огня, все чище, прозрачнее и понятнее для меня. Я будто горю вместе с девушкой, с которой близок. Прикосновение к влажному телу, дрожь от неумелой ласки, опасение быть услышанными и узнанными – в этот момент я словно живу по-настоящему, не стесняясь себя. Позже я все же научусь скрывать, держать в себе эмоции и чувства. Свяжу их в толстую паутину и буду выпускать их нарочно только во время физической близости – для пущей остроты.

Ту девушку я видел потом еще пару раз, и оба эти раза мы занимались любовью так долго, что я потом не мог ходить. Она, наверное, тоже, но мне нет до этого дела. Мне это было нужно – отпустить всю боль. А потом снова ее копить, упиваясь слезами огня.

Однажды я решаю, что мне пора бежать из долины и из дома, который становится для меня могилой. Начинается все с частых перемен настроения Баба. И чем чаще она расстраивается, тем больше принимает слезы огня. Дышит ими, добавляет в напитки или еду. Я все меньше вижу в ней ту, с кем рос, но делаю так же, как она. Передо мной предстает иной человек – часть ее сознания будто живет за гранью реальности.

Мне исполняется семнадцать, я говорю ей, что планирую уехать в конце года из дома. В мой день рождения Баба чуть не умирает во время полета. Снова, как тогда в моем детстве. Пока ее спасают врачи, я думаю о своем выборе: остаться здесь и сгореть или уехать и постараться начать жить заново?