Второй добрёл до выступающей площадки, ограждающей обелиск, опёрся на него поудобнее, и вдруг тяжело и медленно осел, не издав ни звука. Пятый покосился на него без особого интереса – солнечный удар, с кем не бывает. Очухается через какое-то время. Можно подойти и потормошить, чтобы побыстрее пришёл в себя. Но незачем.

Обойдя парапет сбоку, прищурившись от отсвета голубой до небесности мозаики, выстилающей дно фонтана, окружающего обелиск, он стал смотреть в сторону города. Тот вполне радовал глаз обильной зеленью, над которой едва-едва проступали крыши зданий. Перед первым рядом деревьев ласково блестело озеро, оцепленное бетонным ограждением.

Он бы с удовольствием пошёл бы освежиться и смыть дорожную пыль хотя бы с кожи, но оставлять Второго, который ещё не пришёл в себя, было бы нехорошо. Стоически вздохнув, он залез в карман, нащупал там мятную конфету и, не тратя времени на отдирание обёртки, закинул её в рот.

Бумага быстро отслоилась и он её выплюнул. Хотелось бы в урну, но такого зверя не было поблизости. Конфета медленно рассасывалась, неохотно расставаясь с мятным вкусом, с помощью ментола наполняя рот ощущением прохлады.

Смотреть вдаль надоело, и он стал смотреть прямо. Громадная площадь перед обелиском. Без единого признака скамейки. Дальше площадь сужалась, становясь ступенями, уложенными в три уступа.

Ступени длились ещё какое-то время и обрывались в асфальтовую дорогу, сжатую между двумя высокими тротуарами. Из-за странного отцвета плиточного камня, издалека казалось, что две длинные прямые гусеницы медленно куда-то ползут.

Идти по гусеницам не хотелось. Поэтому он повёл глазами вправо (влево холм круто забирал вверх). Вдали озеро продолжалось по прямой, ближний же край сначала шёл также, но потом изгибался и уходил куда-то за холм. Потом, метров через пятьдесят, край вновь появлялся, становясь выгнутым песчаным берегом, потом резко загибающимся в перпендикуляр.

Ещё дальше торчало несуразно высокое и основательное здание, больше похожее на короткий толстый болт с частой большой резьбой. Торчащие на крыше антенны впечатления не портили. Дальше вид терялся в мареве, но очертания намекали на жилые несколькоэтажные здания (он был в этом уверен) густо-зелёного цвета.

Впереди город словно накрыло песчаным туманом – он не мог различить ничего дальше противоположной бетонной набережной. Хотя вроде марева не было – воздух не дрожал, и облака как от песчаной бури не было. Просто глаза вдруг перестали наводиться на резкость.

Пятый поприщуривался, но это не помогло. Разве что на периферии правого глаза что-то задвигалось. Он перевёл взгляд туда – у самой границы нечёткости над землёй приподнималась узкая вытянутая машина. Повиснув на уровне второго этажа, машина развернулась к нему затуплённой стороной и уплыла вглубь города.

Пятый потряс головой – воздух не принёс никакого шума. И он никогда не видел таких машин – чёрных, плоских и угловатых, будто сложенных из двух треугольников.

В голове загудело, в глазах поплыли ослепительные цветные пятна. Он прикрыл голову рукой, второй нащупывая фляжку, вслепую отвинтил пробку и сорвал фляжку с пояса, выплеснув содержимое на руки.

Вода смочила короткие волосы, противными тёплыми струйками потекла за шиворот, в висках заломило. Сердце бешено билось об рёбра, голова кружилась, но дурнота постепенно проходила.

Он натянул капюшон и повесил фляжку на место. Пояс, как обычно, изгибался и не собирался подлезать под жёсткий зажим. Каждый раз он хотел отжать его плоскогубцами, но каждый раз забывал. Сейчас вот лезть, на солнцепёке, после теплового удара – тоже не время… скрипнув зубами, он всё-таки впихнул ткань под металлическую полоску.