Петька убрал голову в плечи, коленки задрожали мелко-мелко. Старик схватил непрошеного гостя за ухо скрюченными, черными от вара пальцами, глянул в перепуганные глаза и отпустил перетрусившего не на шутку пацана, и тот без оглядки припустился бежать в поселок, где нажаловался матери, что Молчун чуть не придушил.

Воркутная всплеснула руками, разразилась многоэтажным ругательством в адрес старого изверга-детоубийцы и ринулась в контору. Стукнула по столу начальника кулаком, потребовала арестовать сторожа, отдать под суд, иначе начальник сам сядет на скамью подсудимых как потворщик преступника, а поселковый милиционер лишится погон.

Вызвали для разъяснения Антропова. Но стоило старику подняться на крыльцо, отворить дверь, как Петька спрятался за спину матери, признался, что Молчун пальцем не тронул.

Сторож ушел, не обращая внимания на увязавшуюся и норовившую куснуть за сапог собачонку. Возле выгоревшего под солнцем скверика с гранитным памятником погибшим в войну десантниками стянул с головы фуражку – со стороны можно было подумать, что Молчуну жарко в головном уборе, а возле памятника приубавил шаг по причине слабости в ногах или жмущих сапог…

В тот вечер рыбаки явились на причал угрюмыми. Не перебрасываясь, как обычно, словами, шутками, уперлись в борта лодок, протащили бударки по песку, спихнули в море. Уселись на привычных местах, поставили мачту с парусом, установили мотор, не забыли взять на всякий случай две пары весел.

Отплыв, не сразу заговорили:

– Неужто ни одного родственника не осталось?

– Без отца пацаненок рос, теперь круглый сирота: мать-то детдомовкой была.

– Что врачи сказали?

– Старой болезнью маялась, недосуг было лечиться, сына поднимала, трудилась за троих, чтоб за квартиру платить, не голодать, одетыми ходить, сыну ни в чем не было отказу.

– Вдовья жизнь, известно, не сахар…

– Мужа ее покойного не помню, а она живая перед глазами стоит…

– Сколько сироте?

– Во второй класс пойдет осенью…

– Теперь не в нашу школу, а в детдомовскую…

Горькую детдомовскую судьбу обсуждали и вернувшись с уловом.

Молчун стоял неподалеку и, когда понял, о ком идет разговор, заторопился в поселок, забыв навесить на дверь сарая замок.

В конторе старик положил на стол пенсионную сберкнижку:

– Семь тыщ в месяц выходит, еще кой-чего собрал на случай болезни или немощи, это не считая зарплаты сторожа. Так что прокормлю, и раздетым ходить не станет.

– Вы про что? – перебили Молчуна.

Старик кашлянул в кулак:

– Про Ванятку толкую. Незачем в детдом отправлять, мне оставьте.

Молчуну ответили, что где, с кем отныне жить сироте, решат в городе в отделе народного образования, а пока мальчонка может остаться в поселке у Молчуна, то есть гражданина Антропова. Решение пришлось всем по нраву – и старику, и Ванятке, и жителям поселка. Сошлись во мнении, что в Чардыме мальчишке будет лучше, нежели в холодных стенах сиротского дома: всем миром поднимут Ванятку.

Приближалась очередная путина, долго ломать головы над судьбой малолетнего чардымца было недосуг, и Ванятку до решения районо оставили с Молчуном, надеясь, что это пойдет обоим на пользу: угрюмый старик оттает с ребенком, Ванятка останется в родных местах…

Молчун привел сироту к сараю и начал шпаклевать дно бударки. Ощупал дно, костяшками пальцев выбил дробь, прислушался: лодка «пропела» в разных местах по-разному: там, где требовалось залить щель взваром и смолой, – дребезжащим голосом, где доски пригнаны крепко, – по-совиному глухо.

Ванятка переминался с ноги на ногу, шмыгал носом и не знал, как поступить – то ли бежать стремглав в поселок, то ли смириться с судьбой, остаться с Молчуном. И решил: убежать никогда не поздно, надо обождать с побегом, поглядеть, как будет.