– Я за тобой следила. – исчерпывающе поведала она.

Хрупкая тихоня обычно ни с кем толком не разговаривала, но с Джессом могла весьма оживленно щебетать, напоминая маленькую неугомонную птичку. Что несказанно льстило его самолюбию, хоть он и не испытывал к ней ни особой привязанности, ни жгучей любви. Также, как и к остальным своим любовницам. Однако вовсе не потому, что был прожженным циником или эгоистом. Просто им всем сопутствовало то, что его подспудно угнетало – их привычность и обыденность, а также предсказуемая нарочитость судьбы. Джесс же мечтал встретить женщину таинственную и необыкновенную. Причем желательно попавшую сюда откуда-нибудь издалека. Такая вот наивная и полу-несбыточная, но все же мечта.

Но пока самой необычной девушкой, которую он повстречал, оставалась Элли – сбрендившая голодарка, шатающаяся в лесах на одном из дальних восточных склонов. Джесс так и не смог помочь ей упокоиться с миром, даже не взирая на то, что подобного требовала общепринятая гуманность, а чокнутая девица едва не оторвала ему при встрече голову. Но слишком уж привлекательными казались прелестные черты ее лица, а также небольшие точеные груди, бесстыже проглядывавшие сквозь серые лохмотья некогда белой блузки.

Почему Элли, спросите вы? Да потому, что вскарабкавшись от нее на спасительный разлапистый кедр, он долго кидался в нее шишками и спрашивал, с трудом успокоив сердечный ритм, ее имя. И, в какой-то момент, зацикленная фраза: «Я просто ищу свою сумку, сумку свою ищу», повторявшаяся без конца, в извечных традициях любого голодаря, способных произносить не больше одного или двух более-менее внятных предложений, на которых их когда-то заклинило, сменилась на тихие отрывистые бормотания:

– Ли… Эл… Ли… Эл… Ли…

Словно она отчаянно пыталась вспомнить что-то или высказать. Джесс не был уверен, что это ее имя, тем более считалось, что голодари утрачивают любое подобие интеллекта, но с той поры прозвал девушку Элли, наперекор логике убеждая себя в том, что приглянувшаяся ему больная сохранила каким-то чудесным образом остатки разума. И единственное, чего он всерьез опасался, так это того, что Элли однажды обнаружат и убьют другие деревенские. Хотя бы из-за того, что побоятся распространения неизлечимой заразы.

Именно поэтому людей, заболевших болотницей, умерщвляли сразу. Да и дальнейшая их жизнь представлялась ни чем иным, как ужасной мукой, от которой наиболее гуманно считалось больного избавить. Тем не менее, в окрестностях Санкторума иногда появлялись пришлые голодари, забредавшие сюда с противоположной стороны Расщелины, каким-то образом ускользнув из более многолюдного Дивона, так как каннибалы нефы, обитающие в ущельях Срединных гор, голодарей обычно не трогают, видимо находя их мясо дурным на вкус. Ведь предполагать, что пустоголовые громилы боятся заражения, было бы по меньшей мере глупо. Вряд ли их интеллект настолько сильно развит.

Изредка Джесс таскал Элли кур из деревни, сбрасывая окровавленные тушки прямо с дерева, и любовался, как она их яростно пожирает, пачкая и без того чумазое лицо в свежей яркой крови. Он понимал, что вечно это длиться не может. Оголодав окончательно, Элли как-нибудь доберется до внешних плантаций или даже до ограды деревни, и это будет последним днем в ее, давно уже ставшей бессмысленной, жизни. Джесс старался не думать об этом. В конце концов, ничто на свете не вечно, и нужно уметь жить настоящим. Однако ему было до слез жалко бедную девушку, которой однажды так трагично не повезло.

– Куда потом пойдешь? – окликнула Айла, которая знала, что Джесс может пропадать в своих вылазках сутками.