Пустынцев обосновался в просторном, уже почерневшем от непогоды срубе с резными наличниками и покосившимся крыльцом.

Ирину я заметил первым. Она нетерпеливо прогуливалась вокруг колодца в глубине двора. На ней был ватник, надетый на свитер, ворот которого она подняла до самых глаз. Экзотичный наряд дополняли мохнатая шапка и валенки.

При моем появлении она радостно улыбнулась и бросилась навстречу.

– Ярославчик…

– Мадам Ирэн…

Мы с чувством обнялись и расцеловались. От нее чуточку попахивало водкой.

– Ну, как я выгляжу? – отступив на шаг, Ирина кокетливо подбоченилась.

– Немножко не по сезону, но в целом завлекательно, как всегда. Рад, что ты, наконец, согрелась.

– Ой, слушай! – всплеснула она руками. – У дяди настоящая русская печка! Я проспала всю ночь, будто на раскаленной сковородке!

– Хм! Раскаленная сковородка? Интересный намек…

– А как поживает твоя сибирячка? – сощурилась Ирина. – Бурной была встреча? Ты ведь был у женщины, признавайся!

– На эти и прочие подобные вопросы, моя прелесть, я могу ответить тебе одним словом – нет.

– Чем же ты занимался?

– Всякими скучными делами вроде залезания в долги.

– Залез?

– Залез и вылез, и отныне поступаю в полное твое распоряжение.

– Бедненький… Ты замерз? Может, приютить тебя на своей печке?

– Не откажусь, хотя образ раскаленной сковородки лично на меня навевает кошмары.

Она прижалась ко мне грудью:

– Ярик, я соскучилась…

– Я тоже… Однако, где же дядюшка? Здоров ли он?

Ирина выскользнула из моих объятий.

– Ой! Пойдем в дом. Дядя ждет. Господи, как он постарел! Видел бы ты его раньше…

Мы поднялись на крыльцо и вошли в совершенно темные сени, где я тут же сшиб какое-то ведро, зазвеневшее на весь дом. Ирина открыла дверь, и я увидел низкую горницу с полукруглым зевом русской печи на заднем плане. В центре стоял грубоватый дощатый стол без скатерти, на нем – большая миска с горкой печеной картошки, тарелка с салом, нарезанным крупными ломтями, соленые огурцы, грибы, половники вареных яиц, хлеб и литровая бутылка водки.

Из дальнего угла шагнул человек, которому, похоже, пришлось немало померзнуть в этой жизни, ибо, несмотря на жарко протопленную печь, на нем были теплый свитер и валенки.

Так вот он какой, Али-Баба!

Он вполне тянул на свои шестьдесят четыре, и даже с избытком; эту густую сеть морщин уже не разгладить никакой улыбкой. Седая, неровно подстриженная борода тоже не добавляла ему молодости. Однако мальчишеская челка, ниспадавшая на широкий лоб, вносила в общую картину элемент этакой бесшабашной лихости, а серые, навыкате, глаза, далеко посаженные от носа, напоминающего уменьшенную копию валенка, смотрели с дерзким вызовом.

Весь его облик чем-то напоминал героя Жана Габена из старых гангстерских фильмов. Та же спокойная уверенность, оттененная житейским опытом и неизбывной склонностью к авантюризму.

Завидев меня, Пустынцев расплылся в широчайшей улыбке, демонстрируя ряд золотых зубов.

– Здорово, Ярослав! Так вот ты какой! А мне Иришка все уши прожужжала про то, как

ловко ты отбил ее у этих подонков. Ну, думаю, пропади оно все пропадом, а подружиться с таким мировым парнем я обязан! Дай-ка я тебя толком рассмотрю… Орел!

Он крепко стиснул мою ладонь своей, похожей на совковую лопату, затем потянул к столу:

– Давай, Славка, – разреши уж я буду так тебя величать – хряпнем за знакомство! Садись, где тебе удобнее! Разносолов всяких у меня нет, но все домашнее, все от чистого сердца. Ухаживай за собой сам, не стесняйся. А ты, дочка, дай ему полотенце.

Он принялся разливать водку, балагуря без передышки. Что ж, тем лучше. Пусть подвыпустит пар.