Савелий пододвинул к лавке верстак, сел рядом с гостем, протянул ему кружку.

– Пей, Саша. Это не очень вкусно, но ни одна хворь не привяжется.

Мальчик послушно протянул руки за кружкой, завёрнутой в холстину.

– Осторожней пей. Горячо…

Он кивнул, оглядел мастерскую и, глядя на работу Савелия, спросил.

– Что это?

– Это? – Савелий замялся. Негоже мастеровому время на ерунду тратить и материалы хозяйские для собственных нужд использовать, узнает – проблем не оберёшься, но всё же ответил, – Это, Алексашка, зеркало будет.

– Красиво! – оценил Саша. – Я тоже хочу научиться…

– Тебе грамоте обучаться надо, не дело это барину столярничать.

– Папенька позволит, – уверенно возразил мальчик.

Что ж… Шила в мешке не утаить, рано или поздно, а увлечение Савелия всё равно откроется.

– Ну коли позволит… Тебя искать не будут, малец?

– Не будут.

– Уверен? Может, проводить тебя до дома?

– Я тут останусь, – решил мальчик. – До утра.

– Добро, – отозвался Савелий и добавил, заметив, что у мальчугана глаза слипаются, – Ты спи, малец, а я поработаю ещё… – помог ему улечься, сунул под голову свёрнутый тулуп. Мальчишка сонно пробормотал что-то, прижал к себе котёнка и засопел. Ничего. Авось обойдётся, не захворает малец. А вот ему непременно нужно дойти до барского дома, предупредить, что мальчишка у него загостился, покуда искать сорванца не начали.

Ночь на дворе глухая, безлунная, в такие ночи только колдовством заниматься, порчу наводить и проклятия, да и наводить нет нужды, сами прилипнут, привяжутся – не оторвать потом, не истребить. В такие ночи лихо по дворам крадётся, в окна заглядывает, жертву себе высматривая.

Но Савелий не боялся. Выходить на холод, конечно, не хотелось, но страха не было. К нему не прицепится беда, не посмеет. Плотно притворив за собой дверь мастерской, Савелий шагнул за порог, бросил взгляд на болото и вдруг увидел…

Нет, ему не показалось, по болоту скакали лошади. Две шли рядом, следом, отстав на корпус, ещё одна, и совсем молодой конёк замыкал шествие. Полупрозрачные, они будто светились в ночи, позволяя разглядеть себя во всей красе – от густой гривы до кончиков мощных копыт. Топота слышно не было, да и откуда бы, ведь призрачные лошади, ненастоящие, а вот низкое ржание Савелий слышал так же ясно, как тревожное кошачье мяуканье из-за двери.

Лошади ускакали, а Савелий, держа перед собой лампу, отправился в усадьбу. Лампа чадила, пламя плясало и билось о стекло, неровные, дёрганные тени скакали по дороге. Не к добру, ох, не к добру. Савелий покачал головой, понимая, что в усадьбе действительно происходит что-то страшное, зло то затихает и дремлет в болоте, то снова вскидывает голову, и вот тогда страшные вещи происходят в имении или поблизости. Люди сходят с ума, животные сходят с ума, причём не поодиночке, а массово, как те же лошади разбойничьи, сколько смертей было – не сосчитать. Да не обычные смерти в большинстве своём, а убийства или самоубийства, вот и сейчас что-то произойти должно.

Да что? Смерть, конечно. Савелий ощущал её дыхание, видел белые нити тумана, тянущиеся с болота к барскому дому. Нет, не выжить барыне. Да он и так это знал. Видел. Ежели повитуха за ребёночка поборется, вероятно, сможет спасти, но, если нет… Двойные похороны на погосте барин проведёт, обоих оплакивать будет. И супругу, и доченьку не родившуюся.

Отогнав мрачные мысли, Савелий зашагал быстрее, вот уже мост показался в рыжем свете лампы, и тут он снова увидел лошадь. Она стояла под мостом и пила воду, но, будто почувствовав его взгляд, вскинула голову и заржала, словно силясь сказать ему что-то. Да только не понимал он лошадиного языка, бросил сквозь зубы: «Сгинь!» и продолжил свой путь.