Монастырь встретил их почти полной темнотой и заунывным звуком далекого хорового воя – сестры молились. Горбатая старуха-привратница отворила калитку и высокая женщина в бурой хламиде в пол подняла факел, освещая булыжный двор.

-- Заезжайте!

Две кареты и несколько телег с вещами и женской обслугой возчикам даже не позволили провезти в ворота. Мужчины остались ждать транспортные средства за высокой каменной стеной. Горничным пришлось брать коней под уздцы и вести их самостоятельно. Кроме Бертины в поездку позволили взять еще трех служанок.

Правда, их Анна знала только в лицо – общаться почти не доводилось. Она нетерпеливо выглядывала из кареты и дождалась, когда женщина с факелом распахнет дверцу. Та оглядела сидящих в карете, безошибочно выбрала взглядом донну Мариэтту, поклонилась и сообщила:

-- Мир вам, овечки божьи.

-- И вам благости, сестра, – ответила компаньонка. – Где же мать Аннабель? Здорова ли она?

-- Аббатиса примет вас после вечерней молитвы, ждите, – распорядилась монашка с факелом, решительно захлопнула дверцу кареты и покинула двор, исчезнув где-то в одной из бесчисленных пристроек.

После взгляда на факел казалось, что вокруг кромешная тьма. Но через несколько минут глаза Анны привыкли к мраку. На улице было чуть светлее, чем в глубине кареты, и Анна так же решительно открыла дверцу.

-- Бертина! Бертина! – позвала она, вызвав неодобрительное замечание донны Мариэтты.

-- Пристойнее подождать приглашения, донна Анна! Торопливость – удел простонародья.

Камеристка некоторое время возилась и, наконец, откинула металлическую лесенку. Анна, не слушая больше наставлений компаньонки, сошла во двор и огляделась.

Громада монастыря тянулась к завешенному тучами небу. Сероватый цвет каменных стен как бы растворялся в сумраке ночи. Вдоль каменной стены ограждения шли бесчисленные пристройки и навесы с прилавками. Чем-то монастырский двор напоминал центральную площадь сельского рынка.

Ждать пришлось довольно долго, так что даже компаньонка не выдержала и спустилась, сочтя нужным пояснить:

-- Пожалуй, стоит немного размять усталое тело.

Выглянула луна и почти одновременно стих далекий гул молитвы. Прошло еще минут пятнадцать, которые Анна провела, тупо расхаживая по двору в сопровождении донны Мариэтты. Остальные фрейлины просто сидели во мраке своей кареты, даже не распахнув дверь. Наконец в тишине послышался негромкий разговор, и к путницам вышли две женщины в сопровождении небольшой кучки монахинь.

Та, что встретила их с факелом, сейчас отставала на полшага от невысокой, щуплой и быстрой фигурки в чуть развевающихся одеяниях, с высоким посохом в руках, на который она даже не опиралась.

Полная луна светила все ярче, и Анна ясно видела умное, несколько обезьянье лицо настоятельницы, которая небрежным жестом благословила присевшую в почтительном реверансе донну Мариэтту. Анна все повторила за компаньонкой, не забывая разглядывать дорогую ткань одеяния матери Аннабель.

Одежда той монашки, что сопровождала настоятельницу, резко контрастировала с костюмом аббатиссы. На помощнице – буро-коричневая грубая хламида, только белоснежная налобная повязка смотрится чуть лучше, но и ее почти полностью скрывает темный плат. Вместо пояса обычная веревка и крупный медный крест, оттягивающий льняной шнурок с парой небрежных узелков.

На владычице монастыря атласно отливающее одеяние, белоснежный шелк плата обрамляет худенькое морщинистое лицо. Играет цветными каменьями тяжелый золотой крест на плоской груди. Даже кольцо на руке, протянутое для целования сперва Анне, а потом и компаньонке, как бы не роскошнее перстня отца Мигелио. Голос у женщины оказался властный, глубокий и звучный, совершенно не соответствующий общей субтильности: