– Алексей, – ответила она, – поверьте мне, в Стране догонов может быть всё что угодно.

На следующий день мы вместе отправились в Музей искусства народов Востока – встречаться с Оливье Лабессом. Мне казалось целесообразным появиться перед профессором Лабессом в максимально представительном составе, чтобы усилить давление. Я убеждал Амани, что троих учёных уже вполне достаточно для любой экспедиции и что толпа людей нам вовсе ни к чему. Да и для местных жителей, её соплеменников, нахлебников меньше. Она же, напротив, была убеждена, что, если мы приедем втроём, нас никто не будет воспринимать всерьез.

Кроме того, по мнению Амани, нам придётся проторчать как минимум неделю в Бамако, столице Мали, выбивая необходимое правительственное разрешение на проведение полевых исследований в Стране догонов, и солидные профессорские бороды нам в этом деле отнюдь не помешают.

Сделав для себя вывод, что мы оба по возрасту натуральные сопляки для таких важных дел, мы переключились на более интересное занятие: обсуждение вопроса, есть ли борода у Оливье Лабесса. По моим сведениям, любой уважающий себя полевой исследователь обязан иметь бороду. Моему воображению рисовались портреты Миклухо-Маклая, профессора Челленджера из «Затерянного мира» и Робинзона Крузо. Из описания жизни этих корифеев следовало, что борода для них была не только обязательным атрибутом учёности или показателем их опыта, но и следствием необходимости, так как бриться на острове Новая Гвинея или в джунглях Амазонии не представляется возможным в силу отсутствия и средств, и стимулов.

Но мне совершенно ясно, что все они отращивали бороду прежде всего как колоритный аксессуар в расчёте на свои последующие жизнеописания. Она нужна, чтобы убедить скептиков и внушить им почтение. В бороду они усмехались, когда кто-нибудь сомневался в их подвигах. Она неизбежно седела от их нервного образа жизни. В случае необходимости они свирепо трясли бородой, вызывая панику и уважение туземцев. Наконец, они гладили её по возвращении во время доклада в Географическом обществе, доказывая подлинность своих необычайных находок собственным внешним видом.

За этой любопытной дискуссией мы прибыли в музей, в кафе которого нас ждал профессор Оливье Лабесс, и бороды у него не было. Я, таким образом, проспорил Амани тысячу западноафриканских франков, которые пообещал отдать уже в Мали, когда разменяю евро.

Впоследствии выяснилось, что Оливье сбрил свою окладистую бороду за две недели до нашей первой встречи, и я пытался выкрутиться, убеждая Амани, что я имел в виду ситуацию двухнедельной давности, но она посоветовала мне, раз так, вспомнить ещё и безбородую юность Лабесса, и деньги мне пришлось отдать.

Профессору Лабессу, несмотря на его молодость, было на вид около сорока. На его загорелом лице было ровно столько морщин, сколько должно быть у человека, сделавшего научную карьеру не в тиши библиотек, а на раскопках древних городов и в путешествиях по непроходимым местам. Ещё у такого человека непременно должен висеть на шее древний серебряный талисман на почерневшей от пота верёвке, а всю щёку украшать длинный шрам – память о столкновении с племенем дикарей в глубинах сельвы. Такой герой великолепно подходил бы для приключенческой истории.

Но медальона у Лабесса не было видно из-за того, что под рыжим замшевым пиджаком и небесно-голубой рубашкой он повязал шейный платок, а шрам через всю щёку, очевидно, ему ещё предстояло заработать в одной из будущих экспедиций. Хотя даже без этих двух важнейших атрибутов полевого учёного выглядел он весьма внушительно, так как был огромного роста и носил на ногах столь же огромные кожаные сапоги с отворотами.