Заговорив вполне свободно к концу десятого занятия, он принял мое условие продолжать наши встречи в Париже, и не по субботам, а в обычные дни. А я отказалась брать плату за время, которое мы проводили скорее в жарких спорах о новых словах и старых книгах, чем за обязательными диктантами.

– Вы не правы, – говорил мне он. – «Быть» во французском не менее важно, чем «иметь». В конце концов, именно у нас появился экзистен-ци-а-лизм!

– У вас многие – измы появились, Жак, – мрачно сказала я. – Недаром вы брали Бастилию. Вы взгляните, взгляните на грамматику, и сразу все станет ясно. Француз скажет – я имею жену, я имею дом, я имею сына и дочь. А русский не скажет. Для него это неестественно – иметь. Для него естественно – БЫТЬ. У него ЕСТЬ жена, дом, сын, дочь. У него – значит в непосредственной близости, где-то рядом, в границе собственности, но это все-таки не обладание. Вы представляете, какая гигантская разница, обладать чем-то для нас – ненормальный оборот языка!.. Вы только вдумайтесь – ведь мы с этим живем в мозгах!

– То есть вы не имеете детей… просто «дети есть рядом с вами»? – задумчиво переспросил он.

– Да. И жена рядом с нами, и машина, и работа, и дом. И, только поняв это, вы никогда не сделаете ошибки в употреблении именительного падежа. Потому что именительный – это то, что существует. А тот, у кого это существует, ваш уверенный номинативный обладатель, он у русских – в родительном падеже. У меня, у тебя…

– У вас, у нас, у них, – догадывается он. – А еще есть падежи для безличных оборотов?

– Конечно. Дательный. Обороты состояния. Ну, они и во французском проскальзывают. Вот вы же говорите «мне кажется»…

– Да, – подумав, подтверждает Жак.

– Ну вот. Только в русском это идет еще дальше. Есть что-то, что вам кажется. Это не он, не она. Это ОНО. Оно делает так, что вам кажется. Вам – это дательный. И далее по аналогии: вам холодно, жарко, больно, грустно, весело, тошно, скучно, радостно.

– Мне интересно! – уже сам продолжает он цепочку выражений. И сам напоминает мне, что урок закончился двадцать минут назад.

Отправляясь на частные уроки, учитель убежден, что будет преподавать, где и когда ему только вздумается. В этом же убеждены все знакомые и друзья учителя, у которых нет никакого опыта, никаких опасений, никакой критики, только бурное одобрение, которое обычно состоит из большой доли безразличия и маленькой доли зависти к такой легкой, гибкой и безответственной работе – вот уж точно, не бей лежачего, пришел к ученику на дом или позвал его в кафе, полистал учебник, продиктовал диктант, исправил ошибки, забрал деньги и ушел.

Практически же такое невозможно вообще.

Ученик диктует свой домашний адрес и ошибается в номере дома, его мобильник разряжен. Второй раз он отменяет урок, но забывает об этом предупредить. Другой, юный ученик терпеливо ждет вас, но не имеет никакого понятия о деньгах, которые должна оставить мама. Телефон мамы не отвечает. Когда же телефон наконец отвечает, мама ласково говорит, что согласна платить сразу за пять-шесть занятий. Когда наступает шестое занятие, она вдруг задумывается, сколько их всего было, пять или шесть. К тому же чудовищно опаздывает на шестое, так что вы покидаете юного ученика до прихода мамы и зарплаты. Впрочем, она становится очень пунктуальной, когда нужно подписать контракт с учителем, так как это обеспечивает ей налоговые льготы. Взрослый ученик тоже предлагает вам контракт, но вы не сходитесь в цене. Другую ученицу вы приглашаете в любимое кафе – странное дело, теперь по уровню шума оно напоминает вам средневековую мостовую, люди ходят, как лошади, невидимый глашатай мучает всех новостями дня, и официант смотрит на вас, как монах на ведьму, потому что вы с учеником сидите и бормочете что-то вот уже целый час, а заказали только два эспрессо.