Меня судьбе угодно было окунуть в аристократический инфантильный террариум – в наказание за что-то (несомненно, мелкое, поскольку крупных грешков за мной, насколько знал, не водилось) или в порядке назидания, чтобы понял, что почем в этой жизни. Не знаю, что задумала судьба или те, кто в ее роли спланировал цепочку событий, но разыгранная, как по нотам, комбинация прокатила меня по всем ступенькам моральной лестницы – от подкрепленного принципами жесткого отказа до согласия бесхребетного слизняка. И даже – стыдно сказать – до проявления инициативы.

Царевны-тинейджерки, которых сопровождал из плена домой, вели себя, как положено в этом возрасте: озорничали, дерзили, смущались и старались понравиться – то есть ничем не отличались от ровесниц в моем мире. Не имевшие ни интернета, ни телевизора, ни даже книг, они большей частью отличались невероятной наивностью, а об отношении полов судили исключительно по слухам и религиозным предписаниям. Закон не позволял бравировать собственными похождениями, ибо «обличи ближнюю свою, и не понесешь греха». Семейный кодекс отличался оригинальностью, но был строг. Не пошалишь. Но возраст, как я уже сказал, брал свое. В ситуациях опасных и бескомпромиссных царевны казались больше девчонками, чем состоявшимися мадмуазелями – невзирая на то, на что взирать можно было долго и с удовольствием.

Сейчас кажется странным, что меня принимали за одну из них. Впрочем, ныне я уже не тот хлипкий подросток, внешне походивший на девочку. Худое тело стало поджарым и жилистым, огрубело, плечи раздались, взор посерьезнел. Наросли мышцы. Четко прорисовался кадык. Голос сломался, и пришлось заново научиться им пользоваться. Однако выяснилось, что рост, голос и мышцы – вещи второстепенные, главное – то, что внутри.

Оно, которое внутри, тоже росло и развивалось. И, что самое обидное, им оказалось легко манипулировать. И неважно, что нравы и порядки здесь другие. Люди везде одинаковы.

А мир, куда забросило, действительно другой, во всех смыслах. Тут бронзовый век, правят женщины, мужчины – люди второго сорта, если вообще люди. Помню дискуссию с одной цариссой, чей титул в нашем мире равнялся бы княжескому в неком царстве. Или, лучше сказать, королевскому, если страна такого монарха входила в состав империи, ведь больших королевств в истории были единицы, а мелких – пруд пруди. Царисса – это королева именно такого микрогосударства.

– Почему принято брать именно трех мужей? – спрашивал я. – Не одного, не двух?

– А зачем нужно ограничивать? – недоумевала она.

– Разве не правильнее дать людям возможность строить любовь самостоятельно, без предварительно навязанных условий? Если двое влюбятся и захотят построить семью, зачем им еще двое?

– Кажется, поняла. – Царисса задумчиво сощурилась. – У вас только по одному мужу?

– Да, у нас муж в семье один, – гордо заявил я, не пускаясь в объяснения насчет существования адюльтеров, свободных браков или все возрастающего количества ортодоксальных мусульманских семей.

– Считаешь это нормальным?

– Да.

– Не давать человеку есть, пить или ходить в туалет – это у вас нормально? – выдала царисса в ответ. – Это преступление. Так же и у нас. Удовлетворение одного из базовых инстинктов – такое же неотъемлемое право каждой личности, как вышеперечисленное.

– Каждой? – лукаво уточнил я.

Царисса Варфоломея решила, что поняла, в чем подвох.

– Кроме преступников.

Я не это имел в виду, поэтому добавил:

– И мужчин.

– Естественно, – упало безапелляционно. – Мужчина – не личность, он функция. В старые времена нравы у нас тоже были другие. Ограниченные. Хвала Алле, да простит Она нас и примет, здравый смысл победил. Когда-то обделенному едой приходилось искать, что перекусить, на стороне. Так же в примитивном браке, который состоял лишь из двух индивидуумов. Вдруг партнер заболеет или потеряет силу?