Ханна звонко рассмеялась, но потом довольно грустно спросила:

– А правда, Нелл, неужели тебе никогда не хотелось узнать, каково это – куча денег и никаких забот?

Нелл не могла даже представить себе такое.

– У богатых свои печали, – задумчиво произнесла она, твердо веря в то, что у каждого человека есть сердце, а значит, есть печали.

– Ха! Мне бы их заботы, – хмыкнула Ханна и с притворным беспокойством промурлыкала: – Ах, милорд, какую диадему мне сегодня надеть – бриллиантовую или изумрудную? А какое платье – шелковое или атласное? – И, похлопав длинными ресницами, сделала манерный реверанс. – О, вы хотите дать мне еще денег? Но что же я буду с ними делать?

Нелл ничего не ответила, все еще продолжая размышлять над своим ошеломительным сходством с молодой леди на фотографии.

– Ах, милорд, вы принесли в дом грязную болезнь от своих шлюх! – продолжала лицедействовать Ханна. – Как вам не стыдно!

Нелл нахмурилась:

– К чему думать о том, чего у тебя нет и никогда не будет? Так счастья не обретешь.

– Счастья? – усмехнулась Ханна. – Ну да, зато сейчас я счастлива, дальше некуда. Купила заношенные перчатки, которые какая-то богатая леди отдала своей служанке, а та потом передарила их судомойке, которая снесла их к Бреннану.

Нелл на мгновение испытала шок – это было так не похоже на Ханну – такой взрыв эмоций. Впрочем, почему бы и нет? Конечно, у Ханны не было таких проблем, как у Нелл, но и ее будущее не сулило ни богатства, ни благополучия.

Тем временем на мощенные неровным булыжником улицы опускался густой туман. Все вокруг – и свет, и звуки – становилось глуше и тусклее. Влажная прохлада воздуха предвещала дождь. Где-то в этом городе леди Кэтрин наслаждалась теплом и уютом, меж тем как в ненастной ночи две несчастные души не находили себе утешения и покоя.

Господи, спаси и помилуй нас, грешных!

Нелл накинула на голову платок и протянула подруге покрасневшую от холода руку.

– Если тебе не нужны эти перчатки, отдай их мне, я найду им применение.

Ханна молча смотрела на подругу. Наконец плотно сжатые губы разомкнулись, и она тихо проговорила:

– Извини, Нелли. Не знаю, что на меня нашло…

– Зато я знаю, – мягко откликнулась Нелл. – Я тоже думаю об этом, Ханна. Но глупо бесконечно размышлять о несправедливости судьбы. Слишком больно. Да и толку никакого.

Эта фотография показалась ей дурным знаком. Другая девушка с ее лицом забрала себе все хорошее, оставив Нелл ни с чем.

Нет, это все глупые суеверия, подумала Нелл и сказала:

– Постарайся думать о хорошем, Ханна.

Та глубоко вздохнула, и на ее лице вновь появилась улыбка.

– Ты права, Нелл! Идем скорее, милая, а то вокруг уже не воздух, а кисель какой-то.

Она взяла ее под руку, и Нелл почувствовала как пальцы Ханны, противореча ее беспечной улыбке, судорожно вцепились в ее рукав. Нелл открыла было рот, чтобы утешить подругу, но тут же передумала. Несправедливость устройства окружающего их обеих мира тяжелым камнем лежала у нее на сердце и жгла изнутри. Нелл могла бы сказать об этом Ханне, но слишком хорошо понимала, что той нужно совсем другое. Ханне надо было услышать, что необходимо примириться с тем, чего нельзя изменить, иначе она просто погибнет.

Нелл уже видела, как это бывает. Прошлой осенью ее сводный брат Майкл был готов перевернуть весь мир ради справедливости. Он вступил в партию социалистов и помог им собрать на митинг больше тысячи человек. Они прошли маршем через весь Гайд-парк, выкрикивая лозунги и требуя справедливости.

И что из всего этого вышло? Их разогнала полиция. Сломанные ребра и носы, несколько заметок в газетах – вот и все. Господа вернулись к прерванному чаепитию, а Майкл стал искать утешения в джине.