– 62 градуса северной широты, 34 градуса западной долготы, – проинформировала автоматика.

– Спасибо, – бросил Клим в пустоту и нацепил ранец с компактным электротермическим двигателем. – Другой конец Фобоса…

– Расстояние до цели – 9,47 километра, – не согласилась система.

Геолог проверил оба фосфо-оливиновых аккумулятора, прилагавшихся к двигателю. Спасибо Чжангу, он не пропустил этот важный элемент при вчерашней приемке дежурства – заряжены они были полностью. Потом геолог сунул в ремонтный ранец исправный датчик, на всякий случай прогнав через него тестовый сигнал. Теперь ничто не держало Клима в ангаре, он подал питание на шлюз и втиснулся в него. Часть воздуха была быстро абсорбирована выдвижной решеткой, остатки же выветрились в космос, когда внешняя створка отклеилась от прокладки и съехала в сторону.

Ездить на Фобосе невозможно, человек и тот весит здесь всего несколько граммов. Приходилось рассчитывать только на ранцевый двигатель. Так проще и намного удобнее, чем запускать дрезину. К тому же с дополнительной техникой повышается риск застрять где-нибудь в реголитовой щели и посадить аккумуляторы, выцарапываясь оттуда. Миновав стыковочный узел, тускло блеснувший в тени, геолог направился к границе между полной чернотой и звездным небом – периметру Стикни. Ориентиром служила пятнадцатиметровая ферма, на которой была закреплена гигантская солнечная батарея. Ферма стояла, углубясь в грунт тремя ногами, на самом краю пресловутой «борозды».

Клим давно уже потерял счет таким вылазкам в вакуум. Точнее, он перестал считать их в первый же год вахтовой работы на спутнике. Поверхность его он знал едва ли не лучше всех в «Азефе». Он облетел на низкой высоте все кратеры и пощупал перчаткой все самые значительные валуны – темные, с низким словно у астероидов альбедо. Не раз поднимал он руками или выхлопом двигателя реголитовую пыль и улетал прочь, не дожидаясь, пока смехотворное тяготение вновь придавит ее к метровому слою плотной «взвеси», покрывшей Фобос.

Длинные и резкие тени ничуть не мешали ему держать верное направление. К тому же автоматика порой подавала корректирующий импульс на двигатель, когда он слишком уклонялся в сторону. По пути пришлось миновать несколько глубоких параллельных борозд, непроницаемо черных – в одной из них он и нашел обломок неведомой трубки с загадочным знаком. Кажется, такие ставились на древнееврейский зондах… Но Клим не был уверен, что знак совпадал до деталей, а с каталогом пока не успел толком поработать.

Скоро Солнце целиком осветит поверхность, и реголитовая взвесь нагреется до трехсот Кельвинов. Наверное, окажись тут воздух, можно было бы пару часов позагорать на «песочке», пока Солнце не спрячется за горизонтом.

– Клим, как ты? – очнулся Марсино.

– На полпути к датчику.

– Не разгоняйся там…

– О чем это ты? Парю как робомуха.

Геофизические датчики, сеть которых раскинулась по всему спутнику, приходилось порой заменять. Все-таки условия тут были довольно жесткими – и радиация, и перепад температур, и внутренние напряжения в спутнике, иногда сбивавшие настройку приборов так, что дистанционно наладить их не удавалось. Без этих маленьких, но умных штук всякая работа на Фобосе бы замерла, что бы ни думали об этом бог шахтных агрегатов Канетти и «даритель жизни» Чжанг. Именно по скорости прохождения сейсмического сигнала между датчиками и определяется, где возникла угроза стабильности Фобоса. Там, где порода достигает критического напряжения, следует немедля начать выработку урановой руды, то есть бурить шахту. Это по сути и было написано в контракте между правительством Марса и «Недрами».