– Не надеемся мы на государство, – объясняют офицеры.

Главная детская работа – это швейный цех. По меркам Рязанской области зарабатывают там сносно: рублей по 200 в месяц. Один—два раза в квартал бывает ларек, то есть можно купить каких—нибудь пряников. Чаще не получается – зона ж вся в долгах, а расчет за пряники идет по безналу. Оно, может, и лучше так: к освобождению на счету может скопиться несколько тысяч.

На что еще там можно тратить? Комната свиданий стоит 54 рубля в сутки. Правда, если денег нет ни у визитеров, ни у воспитанницы, платит общественный фонд. Это что такое? А скидываются все, и после голосуют, как тратить. Вот сейчас будут рассматривать заявление. «Прошу выдать на ремонт зубов 1911 руб.», – просит одна девочка. Ей скоро выходить, а куда ж на воле без зубов… Так ей, может, и дадут – в фонде накопилось уже 16 000 рублей.

Жизнь зоны чужому совершенно непонятна. Это как заграница, как Китай какой—нибудь. Не сразу сообразишь, не сразу отличишь хорошее от плохого, и необходимое не с первого взгляда заметишь. Вот при мне приезжали посторонние, ходили, смотрели, а после с мокрыми глазами и пафосом в голосах обличали офицеров:

– Да что ж вы детей мучите?! Зачем зверствуете? Как же можно сестер держать в разных отрядах? А беззаконие зачем? Это ж несовершеннолетние! Ладно, они шесть часов в день в швейном работают, но вы не имеете права их после этого еще на два часа на полевые работы отправлять! А жетон давать при выходе в туалет, это еще зачем такое издевательство? Жетонов мало, и вот сидит девочка ждет, когда ее очередь подойдет… А колготки почему у всех черные, похоронные какие—то, это ж девочки!!! А брюки, брюки вы почему им не разрешаете носить? Лишь бы поиздеваться, унизить!

Вот ужас, а? Работа в зоне – это не для слабонервных. Добрых людей в России вон полно, чуть не каждый первый; но из них не каждый делает хоть одно доброе дело в месяц. Хотя – если считать добрым делом ор про справедливость…

От полковника Ананьева я не слышал разговоров про то, что он добрый, а мир устроен неправильно. Он человек строгий, жесткий, но спокойный, и на обличения, хоть они ему неприятны, отвечает без нервов. Но обстоятельно и по пунктам.

– Так. Что там первое? Разлученные сестры? Одна из них сама попросила ее перевести в другой отряд. Мы, говорит, дома каждый день дрались, хватит.

Второе про КзОТ, так? Да, полевые работы – сверхурочно. Но это разве труд? Это ж на себя. Раз мы все в таком государстве живем, что дети вынуждены себе на тюрьму зарабатывать… Я их обязан кормить, и я их кормлю.

Далее. Жетон в туалет. Вы зря думаете, что у нас тут обычные нормальные дети… Они все—таки совершили преступления. Нужен контроль. Среди них немало убийц. И самоубийц – если б вы полистали личные дела, то немало б там нашли про склонность к суициду, и попытки у многих были. А у нас швейное производство, там ножницы, это ж оружие. Так жетон выдают в обмен на ножницы. Вернулись из туалета – сдайте жетон, получите обратно оружие, то есть орудие, производства.

А за нарушение формы одежды наказывали и будем наказывать. Спортивные штаны – только на спортивных мероприятиях и на хозработах. Потому что у нас есть девчонки с… ну, с направленностью мальчишечьей. Это у вас там, в Москве, к лесбиянкам привыкли, а представьте себе, как к ним отнесутся в глухом поселке, в деревне? Жизнь у них и так непростая, не надо ее усложнять без необходимости. Впрочем, фактов лесбиянства у нас не зафиксировано. Так, симпатия платоническая имеет место… Что там еще?

– А черные колготки – это мода такая в зоне, – радостно отвечает заместитель Ананьева – подполковник Лена. Приятно, конечно, когда на зоне могут себе позволить такое – следить за модой. И в состоянии даже выбирать цвет колготок.