«С праздником тебя», – подмигиваю Ване, но он остаётся в печали. Ещё вчера на пути к останцам его сапоги порвались, а голенище болтается до сих пор. Он подвязал его скотчем, но сейчас оно снова висит. Не резина – картон! Я не проверил, и вот – на тебе… Потерять обувь здесь – это лишиться всего, особенно когда предстоит ещё столько километров пути. Есть кроссовки, но не будешь же изо дня в день бродить в них по ледяной воде. Это в тёплую погоду мокрые ноги не страшны, а чуть посуровеет или ступишь на снежник, сразу холод почувствуешь. «Не боись, мы это дело поправим», – заверяю я своего напарника. Сам же думаю: «Интересно, как?»

Комаров вокруг толпится видимо-невидимо. Как начали вчера гудеть, так больше не утихают, всё продолжают аккомпанировать нашему путешествию. Я пытаюсь хоть немного бороться с этой напастью. Делаю рывок вперёд на десяток шагов, только в этом случае, на короткий промежуток времени они оставляют меня в покое. Как будто слетелись к нам со всех концов земли северной! Совершил небольшое открытие: плотность насекомых столь велика, что на них автофокус фотоаппарата наводится!

По обе стороны дороги, которой мы сегодня идём, торчат стальные трубы метра по три высотой, располагающиеся на расстоянии около километра друг от друга. Это указатели направления движения в зимний период. Можно представить, сколько снега здесь наметает ветрами зимой.

Посидев, послушав «Камаринскую», решаемся на рывок до озера. Но низина, будучи во многих участках сухой, преодолевается легко. Вмиг достигаем цели. Остроугольная озёрная чаша прозрачна, её каменистое дно совсем близко, здесь очень мелко. Через дорогу, следуя уклону, перескакивают ручьи. Самый крупный из них поджидал нас на дальнем конце низины, где опять начинались моренные холмы. Это была тихая протока, «украшенная», словно диадемой, округлой формы омутами по сторонам, притаившимися за полосами высокого кустарника. И здесь-то мы помучились вдоволь! До бугра рукой подать – видно и дорожную колею, поднимающуюся по нему с низин, и мягкую травку, но идти пришлось долго. Запыхавшиеся, вымокшие забрались на бугор.

Чуть посидели и уже чувствуем – холодно. Хоть и лето, а ночи в иной раз стылым воздухом очень даже хорошо пробирают до костей. Бур-Хойла – вот она, рядом, подступила со стеной леса и теперь громко шелестит слева; сырой холод приносит с неё. Горы справа тоже не остались в стороне и значительно приблизились к реке. Впереди, за буграми, украшенными лиственничным редколесьем, пестреет снежниками склон долины соседней реки – Левой Пайеры, ограничивающей с востока местность с красивым названием Пятиречье, куда мы, собственно, и идём. Дальше дороги по карте заканчиваются, и во мне уже зреет предчувствие трудностей, с этим связанных. Я оглядываюсь по сторонам, вижу заросли карликовой берёзы высотой мне больше, чем по пояс, и предчувствие усиливается. Как предстоит нам идти? Что будет с погодой? Блуждать без дорог с грузом за плечами что-то совсем не хочется, а в тумане, когда горы накрыты плотной мглой, ошибиться легко. С огорчением понимаю, что добавить ободряющего к мыслям нечего: я не имею представления о дальнейшем пути. Что ж, будь, как говорится, что будет. Сегодня дорога – вот она, твердью хрустит под ногами, и погода стоит отличная. Значит, будем жить каждым новым прекрасным днём, учиться радоваться тому, что уже есть, не загадывая наперед – такому пониманию учит нас сама природа. Получается, и комарам надо радоваться тоже?

Редколесье быстро густеет. Появляются тёмные ели, с их ветвей, всё более широких и косматых, слипшимися струпьями ниспадают лишайники. Кусты карликовой берёзы всё чаше светлеют прогалинами, желтыми и серыми мшистыми кочками. Бур-Хойла клокочет у обрыва тут же – ещё пару поворотов, и дорога берёт окончательное направление вдоль неё. Какая же она стала крупная и бурная, эта река! Между ней и дорогой, развернувшейся жёлтой скатертью средь гигантских лиственниц, удерживающих высокий берег от неизбежного обрушения, встречается с десяток туристических стоянок – все как одна прошлогодние. Видно, мы первые «ласточки» в этом году. Около одного из кострищ Иван обнаружил кусок грязной резины к своему сапогу – «останки» камеры УРАЛа, покоящейся в забвении неизвестно с каких годов, и стал со всей возможной аккуратностью выковыривать её из земли. Минут двадцать пыхтел и возился, отдувался от тут же насевших на него комаров. Сначала, как питекантроп, копал палкой и руками, потом неумело пилил тупым ножом (нормальные ножи, как известно, не продаются, а к самостоятельному изготовлению запрещены). Пока он совершал все эти странные действа, солнце позолотило маковки деревьев, собрало бисером пот на Ванином лбу и окрасило реку в бирюзовый цвет. «Какая романтика, – восторженно прокомментировал я, когда Ваня, отплёвываясь от пыли, прилаживал с трудом освобождённый от комков грязи кусок резины в качестве дополнительного груза поверх своего рюкзака, размазывая очередное полчище кровососов по лицу. – Не правда ли?»