). Цензоры усмотрели в обращении к библейскому тексту посягательство астрономов на область теологии. Пришлось вместо цитаты из Библии дать парафразу из Горация (в итальянском переводе): «Уже давно человеческие умы посягали на небеса, и наиболее отважные (i più gagliardi) стремились завоевать их»221. Это цензора устроило, хотя сама мысль у Горация звучала сильнее и определеннее, чем у евангелиста. А вот с приведенной выше оценкой Галилеем идеи «несокрушимости» (неизменности) неба было труднее. Тосканец предложил заменить критику этой идеи похвалой своей собственной позиции, которая «наиболее согласна с неоспоримыми истинами Священного Писания», и отметил изобретательность и тонкость мысли своих предшественников-аристотелианцев, когда они умудрялись согласовывать взгляды Стагирита с противоречащими этим взглядам фрагментами Библии путем выхода за рамки буквалистского истолкования библейского текста. Цензор намек понял (мол, если нашли способ согласовать Аристотеля с Библией, то почему бы тем же приемом не согласовать Библию с новыми астрономическими открытиями) и потребовал новой редакции. В итоге Галилей вынужден был убрать все ссылки на Священное Писание, ограничившись рассуждением о том, что если бы Аристотель имел в своем распоряжении те данные наблюдений, которыми располагают нынешние астрономы, то он согласился бы с теми «мудрыми философами, которые [в его времена] судили о небесных предметах иначе»222.

Таким образом, с одной стороны, церковь упорно отказывала мирянам в праве толковать Библию, а с другой – Галилей столь же упорно (но, как показали дальнейшие события, безрезультатно) доказывал, будто его научные идеи «боговдохновенны», а потому взгляды его противников «противоречат Писанию», что на отцов-теологов не произвело никакого впечатления.

Чези уговаривал Галилея, во-первых, не раздражать своими колкими замечаниями неизвестного им автора, которого, очевидно, поддерживали многие образованные иезуиты, а во-вторых, «очень медленно двигаться вперед, отнимая владения перипатетиков»223. «Вы пишете in iure [по праву], – продолжал Чези, – добавляя десяток библейских пассажей и фрагменты из Святых Отцов в подтверждение вашего высказывания о том, что сокрушимость небес (corruttibilità celeste) согласуется с Писанием… Однако этого недостаточно, и они [цензоры] отвечают, что другими авторами эти же пассажи были прекрасно истолкованы в перипатетическом духе и вам необходимо набраться терпения»224. Некоторые знакомые Галилея из числа членов Академии также советовали ему не упоминать Писание, но «всегда говорить философски (sempre parlare come filosofo)»225. И во время последней цензурной правки рукописи в конце января 1613 года Чези продолжал от имени revisori советовать Галилею рассуждать натурфилософски, не обращаясь к предметам потусторонним («bastando si parli naturalmente, senza mescolarvi sopranaturalità alcuna»226).

Кроме того, поскольку на просьбы Чези и других Lincei не оскорблять своих оппонентов Галилей никак не реагировал, то главе Академии пришлось в жесткой манере напомнить не в меру задиристому тосканскому virtuoso, что он издает свои книги не в одиночку («I suoi libri non sono andati per tutto: V[ostra] S[ignoria] non ha stampato ogni cosa»227), и потому насыщенное резкими выпадами, главным образом против Шайнера, предисловие, которое представил Галилей, напечатано не будет, пока из него не будут изъяты соответствующие колкости в адрес других лиц. Галилей вынужден был уступить, но и тех издевательских выпадов против Шайнера, что остались в тексте, тому хватило, чтобы обидеться на автора «Istoria e Dimostrazioni» всерьез и надолго.