– Ну раз так, Симакин, так уж и быть, пойду вам на встречу. Дам возможность пострадать за Пушкина. Поставлю два.

– За что, Александр Сергеич?!

– Я ж сказал, за Пушкина. Гордитесь.

Слева кто-то хохотнул. Затем справа. И вот уже со всех сторон понеслись смешки, сдавленные и не очень, которые потом слились в один дружный приступ хохота.

Симакин, весь пунцово-красный, сидел и, криво улыбаясь, озирался по сторонам.

Я вернулся на место и продолжил свою прерванную речь. Дойдя до неоспоримой лепты, которую внес мой тезка в формирование литературного русского языка, я предложил классу оценить это мнение на собственном опыте и прочитать очередную главу из «Евгения Онегина».

Ученики стали открывать книги, зашуршали перелистываемые страницы, а потом воцарилась тишина.

Вот за такие моменты я и люблю свою работу. Моменты, когда можно отстраниться и понаблюдать.

Читали, правда, не все, но мне было уже все равно. Я, конечно, могу их отругать, поставить два, выгнать из класса, выставить посмешищем, как того же Симакина. Но заставить полюбить Пушкина, я, увы, не могу. Как и Булгакова, Набокова, Достоевского.

Зачем тринадцати-четырнадцати-пятнадцатилетним Булгаков, Набоков и Достоевский? По крайней мере, чтобы знать, что они были. Чтобы потом, в тридцать, тридцать пять, сорок, когда уже жизнь побьет, вспомнить. Вспомнить и понять. Понять, что это сильно. И Булгаков –сильно, и Набоков, и Достоевский…

А ведь есть еще Приставкин, Рыбаков, Замятин…

Я посмотрел в окно, на этот школьный двор со спортивной площадкой… Дальше идут мастерские, а за ними какие-то гаражи, забор. На заборе надписи, разные: матерные и не очень, короткие и длинные, со смыслом и без него, с восклицательными знаками и совсем без знаков препинания, о любви, о футболе, о людях.

Они все время появляются, но никогда не исчезают. Никому нет дела до этого забора, его никогда не красили, и вряд ли покрасят ближайшие лет двадцать.

Сколько я тут работаю, я их вижу. Они, как годовые кольца.

Тут я заметил, что за гаражами была какая-то возня… Похоже, что трое били одного. Точнее один – высокий дылда, схватил парнишку за воротник и бил ботинками по ногам, а двое других просто стояли рядом и смотрели.

Да, есть хищники, есть жертвы – с этим ничего не поделать, закон природы… Хищники обычно сбиваются в стаи, и кто-то из них даже считается санитаром леса.

К гаражам, прихрамывая, двигался учитель труда. В правой руке он сжимал длинную металлическую линейку.

Вдруг за моей спиной со скрипом отворилась дверь. Я повернулся и увидел в проеме синюшно-красное лицо с характерным профилем. Не то загар, не то вечное похмелье, не то перманентный предынфаркт… Это наш многоуважаемый директор. Очень громким шепотом, так, что Симакин аж вздрогнул, он произнес:

– Александр Сергеевич, зайдите ко мне после урока.

Я на цыпочках подбежал к нему и тихо спросил:

– Что-то случилось?

Несмотря на то, что я стоял совсем близко, он ответил так же громко, со зловещим присвистом:

– Пока нет. Но вы все-таки зайдите.

Не числом, а умением.

А.В.Суворов

Ночные улицы всегда таят в себе опасность. Тишина их обманчива. Бывает, идешь себе в ночной тиши, словно плывешь, дышишь воздухом, ни о чем не беспокоишься, думаешь о том, о сем, но вот поворачиваешь за угол и все… Приключений искать уже не надо, они тебя сами нашли.

– Здарова, чертила!

– Закурить дай.

– Из какого района?

– Кого знаешь?

– Сам-то кто по жизни?

Вариантов завязки – великое множество. Вопрос развития фабулы сводится обычно к тому, получит ли кто-нибудь по соплям или дело обойдется, как это в те времена говорили, «чисто базаром».