– Все, принцесса. Я голодный.

Мое время кончилось. Начиналось время мамы. Точнее, время очередной ссоры или упреков. Я старалась спрятаться и не слышать, как ругаются мои родители. Я была маленькой, и была уверена, что, если я не слышу, то ничего плохого и не происходит. Иногда я засыпала в своем укромном уголке и не чувствовала, как мама меня переносит в кровать, прижимая к себе и укладывает, накрывая одеялом, и пристраивается рядом на уголке кровати. Отец мог распускать руки, и мама в такие сильные ссоры не оставалась с ним в одной комнате.

Бабушка меня точно не любила. Я это всегда знала. Не проходила дня, чтобы она мне не выговаривала за мое поведение, за то, что я навязалась на ее шею, живу в ее доме. Она очень часто меня наказывала, она вселила в меня страх и понимание, что я никому не нужна на этом свете, что я брошенная, что у меня в жизни ничего не будет. Бабушка Евгения постоянно ворчала, что она ждет, когда мне исполнится семнадцать лет, чтобы выставить на улицу. Она ни в чем меня не поддерживала, ни за что не хвалила. За все мои успехи в школе она меня просто высмеивала. И о чем бы я ее не попросила, она мне постоянно отказывала. Она никогда меня не называла ласковыми именами, не гладила по волосам, не прижимала к себе, обнимая.

Бабушка с дедушкой очень редко меня брали с собой куда-нибудь. Потом, я поняла, что их и самих приглашали-то редко. Как-то нужно было ехать на свадьбу к родственникам, пришлось и меня взять с собой, чтобы не оставлять одну в доме. Меня вместе с другими детьми завели в комнату, нам принесли еду, фрукты и сладости, а еще каждому вручили по шоколадному яйцу-киндер-сюрприз. Я очень проголодалась, мне очень хотелось съесть все с принесенных тарелок, но другие дети к столу не подходили, и я тоже стояла тихо в уголке, наблюдая за происходящим. Дети галдели, разворачивая своего киндера, разламывая и доставая маленькую игрушку. Почти никто не ел шоколадную скорлупу, и я понимала, что для них главное – быстрее достать игрушку. Они складывали обрывки яркой фольги и разрушенный шоколад на столик с едой и шумно выясняли, у кого какая игрушка теперь появилась в коллекции. У них было совсем другое детство. Они просто жили со своими детскими проблемами, им не приходилось, как мне, выживать в диких для ребенка условиях – в чужом доме с чужими людьми, для которых я обуза на долгий срок. У меня украли детство. Тогда я для себя сделала большое открытие. У меня нет детства. Я точно знала, что оно у меня было – я хорошо помнила заросшую к вечеру щеку отца и его взгляд, я хорошо помнила мамины теплые руки и круглые колени, а потом его украли, и сейчас у меня его точно нет. У меня нет детства.

Каждую субботу после купания бабушка меня била и твердила, что я за всю неделю чего-то не сделала, в чем-то ее не слушала, что я вообще никчемная и никому не нужная. И это продолжалось почти до одиннадцати лет. Поэтому я ненавидела этот день, я дрожала и ждала, когда заходила в ванную, что она меня снова будет безжалостно бить, толкать, обзывать. От неудачных толчков и падения на скользком полу у меня остались заметные шрамы. А синяки от побоев бабушки почти никогда не проходили. Я тогда не понимала почему бабушка это делает. Я долго задавала себе вопрос, а что я сделала не так. За что она так издевается надо мной? Почему она так себя ведет со мной? Но потом поняла, когда однажды услышала:

– Я ненавижу твою маму, я ненавижу вас всех. Ты мне всю жизнь испортила. Она навязала мне тебя с братом, посадила на мою шею. Я теперь с тобой мучаюсь. Ты мне не нужна. Я только и жду того дня, когда тебе исполнится семнадцать лет, и пусть приезжает и забирает тебя куда хочет, либо иди сама, куда ты хочешь.