– Посиди на моем месте за столом, родная, – сказала Эллен, нежно проводя рукой в митенке по щеке дочери.

Скарлетт давилась слезами, но материнское прикосновение обладало неизбывной магией – она вздрогнула и потянулась к этой руке, к легкому аромату вербены, исходящему от шуршащего шелка платья. У Скарлетт дух захватывало при взгляде на Эллен: вот истинное чудо, оно живет с тобой под одной крышей, пред ним благоговеешь, оно чарует, завораживает тебя и утешает во всех скорбях.

Джералд усадил жену в коляску и наказал кучеру править осторожно. Тоби, занимавшийся лошадьми Джералда уже двадцать лет, негодующе выпятил губы: не хватало только, чтоб его учили дело делать, его кровное дело! Рядом с ним угнездилась Мамми, каждый был крайне недоволен – великолепная картина неодобрительного африканского высокомерия.

– Если б я не делал для этих оборванцев Слэттери слишком много такого, за что в другом-то месте им пришлось бы выкладывать монеты, – выпускал пары Джералд, – то они с большим бы удовольствием продали мне свои жалкие акры на болоте, и графство преспокойно бы избавилось от них. – Затем, просияв в предвкушении доброго розыгрыша, предложил: – Слушай-ка, дочь, а давай скажем Порку, что, вместо того чтобы покупать Дилси, я продал его самого Джону Уилксу!

Он бросил поводья стоявшему рядом негритенку и взошел на крыльцо. Про разбитое сердце Скарлетт он и думать забыл и сосредоточился на том только, как одурачить своего слугу. Скарлетт медленно поднималась следом, с трудом отрывая ноги от ступеней. Что ни говори, а они с Эшли составили бы куда менее странную чету, чем ее отец с Эллен Робийяр О’Хара. И в который уже раз она подивилась тому, что ее громогласный, толстокожий отец заполучил в жены такую женщину, как ее мать. Ведь в целом свете не нашлось бы двоих людей, столь далеких друг от друга по рождению, воспитанию и душевному складу.

Эллен О’Хара по тем дням считалась женщиной пожилой: ей было тридцать два года, она родила шестерых детей и троих из них похоронила. Росту она была высокого, на голову выше своего низенького энергичного супруга, но двигалась в тогдашних широких, колеблющихся на обручах юбках с такой спокойной грацией, что рост вовсе не бросался в глаза. Округлая, гибкая, цвета сливочного масла шея, поднимающаяся над черной тафтой тугого лифа, всегда чуточку была отведена назад, словно под избыточной тяжестью узла роскошных блестящих волос, забранных в сетку на затылке. Эти прекрасные черные волосы и темные миндалевидные глаза в чернильно-черных, будто наведенных, ресницах ей достались от матери-француженки, чьи родители бежали на Гаити во время революции 1791 года. Прямой нос и широкие, четко очерченные скулы – это от отца, офицера наполеоновской армии. Резкость отцовского наследства скрадывалась, впрочем, нежным изгибом женской щеки. Все остальное сделала жизнь – придала ее облику горделивость, но без спеси, одарила грустным изяществом и полностью лишила способности радоваться.

Ей бы искру в глазах, теплоту в улыбке, живость в голосе, звучавшем для всех в доме тихой мелодией, – и она была бы красавицей поразительной. Эллен сохранила протяжный и плавный говор жителей прибрежной Джорджии, с певучими гласными и смягченными согласными; чувствовался в ее речи и легчайший французский акцент. Этот голос никогда не повышался – ни со слугами, ни с детьми, однако же именно этому голосу повиновалась вся «Тара», попросту не обращавшая внимания на грозный рык хозяина.

Сколько Скарлетт помнила, мать всегда была одинакова: мягкий, ласковый голос – хвалит она тебя или укоряет; все у нее получается ловко и без суматохи – несмотря на постоянную угрозу кризисов в домашнем укладе, создаваемую взрывоопасным характером Джералда. Эллен всегда держалась спокойно и не согнулась даже тогда, когда схоронила троих сыновей, умерших во младенчестве. Скарлетт ни разу не видела, чтобы мать откинулась на стуле или в кресле – хоть бы коснулась спинки. Как не видела ее и сидящей с праздными руками. Если собиралось общество, у нее в руках была тонкая вышивка, в остальных же случаях мать занималась рубашками Джералда, девичьими платьями или одеждой рабов. Скарлетт не могла себе представить материнские руки без золотого наперстка, а ее шелестящую шелком фигуру – без сопровождения негритянской девчушки, в чьи обязанности только и входило, что выдергивать наметку из шитья да носить за Эллен коробку с иголками-нитками из комнаты в комнату; так они и ходили вместе – Эллен ведь надо было проследить и за уборкой в доме, и за готовкой, и как обстоит дело в бельевой.