– Мало ли.

– Ты прямо как опытный опер вопросы задаешь, – усмехнулся следователь.

– Учителя хорошие, – в тон ответила Вика.

Следователь польщенно засопел: трюк удался. Хотя лично я на все сто уверен, что на самом деле о роли коллег в погонах в своем профессиональном становлении Вика куда более низкого мнения. Она вообще слабо верит живым учителям. Самым главным своим учителем эта женщина считает книги. Виктория искренне полагает, что любой настоящий филолог должен точно знать значение слов вроде «конволют», по памяти уметь восстанавливать родственную связь слов «бегать» и «тика́ть» через польское «uciekać», а также в любое время дня и ночи уметь сочинить историю с любовным треугольником, убийством, большими деньгами, пальмами и красными авто с открытым верхом, чтобы в случае чего быть в состоянии увлечь собеседников любого нравственного и интеллектуального уровня, будь то школьники престижной гимназии, их родители или заключенные колонии строгого режима. Ибо мало ли в какой жизненной ситуации может оказаться настоящий филолог?

«Филология ведет к преступлению», – как-то заявила Виктория, изучая предсмертные записки жертв, написанные под давлением убийц. Вышло двусмысленно, и она пояснила: «Текст – это улика. Преступление – один из способов монетизировать филологию в современном мире».

– Да, еще одно – в горле женщины повреждена слизистая и обнаружены остатки ткани, – продолжал перечислять подробности утренний гость.

– Кляп?

– Видимо, кляп. Горло повреждено. Криков не было, хотя ее не сразу убили.

– Ну, вот видишь. Есть зацепка.

– Если бы! – расстроенно откашлялся мужчина. – Кляп не нашли. Судя по всему, убийца извлек его и унес с собой.

– Мерзость!

– Кстати, ты удивишься, но по состоянию гортани и горла медики заключили, что кляп вставляли и вынимали минимум дважды.

Вика проворчала что-то едва слышно и замолчала. Следователь тоже ничего не говорил. Я слышал только непонятную возню за стеной, эта странная пауза продолжалась минуту или даже две. Наконец раздался его удивленный голос:

– Может быть, тебе воды принести?

– Не надо, я в порядке, – сдавленно ответила Виктория. – Это все детали? Или будет еще? Ерш в заднице? Отрубленные пятки?

– Да что ж ты так реагируешь! – удивился следователь. – Хорошо еще, что я фотографии с места происшествия не принес.

Видимо, он все-таки устыдился своей неприглядной миссии.

Я представил себе, как Вика сидит на кухне на подоконнике, поджав тонкие ноги, в своем розовом халате с короткими, как будто задранными вверх рукавами, в котором она похожа на маленькую девочку, как достает тонкими пальцами еще одну тонкую сигарету, и мне стало жаль ее. Но что я мог сделать?

Вдруг она задумчиво проговорила:

– Кто ее убил, было совершенно непонятно, но, видимо, это был какой-то маньяк, потому что во рту у нее нашли белую шахматную пешку.

– При чем тут пешка? И почему маньяк? – переспросил мужчина с интонацией, которую я уже привык слышать от Викиных коллег из прокуратуры и Следственного комитета.

Я называю эту интонацию «осторожно, фрик». Виктория умела говорить красиво и непонятно. Несмотря на то что ораторы древности сравнивали блеск цитаты в речи с сиянием драгоценного камня на шее красавицы, мне иногда казалось, что Вика в этом смысле имела склонность к бижутерии. Стоило ли надеяться, что следователь читал рассказ Виктора Пелевина о двух гомосексуальных парах? Сам я распознал цитату только потому, что пелевинский сборник несколько недель валялся у нас в ванной.

Чтобы в будущем исключить необходимость утомительных флэшбэков, скажу сразу – нет, Вика не прочитала текст со скоростью три страницы в секунду и не было у нее мистического прозрения, не было и гениального инсайта от взгляда на электронный адрес убитых. Про маньяка и пешку было сказано просто ради красного словца. Как и про Чакработи Митхуна, который также не имеет к этой истории никакого отношения. Возможно, она намекала на то, что все мы пешки в этой жизни. Но и это вряд ли.