А на дворе у нас – две тыщи аж семнадцатый. Революция, которую так ждали большевики, не случилась, мы жили тихо, вяло, как при Брежневе, и даже декорации к державным праздникам напоминали старую советскую агитацию, звучали те же песни, только новыми бездарными голосами, и тот же самый оливье стоял на праздничном столе… Только Хакамада нам вещала про эпоху турбулентности, про то, что мир меняется, что нужно делать ставку на мобильность… Хакамаду слушала Галкина дочка, а Галка ничего ни про какую турбулентность слушать не хотела, в своей рутине она не сомневалась, что живет правильно, то есть заботится о семье, о пропитании то есть.

В этом застое она была спокойна, а Толик почему-то начал нервничать. Как раз на Новый год у него случилось первое разочарование. Толик пошел в лес за елкой. Он каждый год ходил за елкой в лес, на рынке никогда не покупал принципиально. Ему хотелось быть добытчиком, разбойником, поэтому он отправлялся за елкой как за мамонтом. Само собой, рисковал нарваться на полицию, увязнуть в снегу, заблудиться, замерзнуть… Но что поделать с Толиком, нужна ему была в жизни какая-то забава, любил он заломать нехорошему человеку руку, поднять нехорошего человека над головой и бросить оземь, или просто гоняться наперегонки с гаишником. Такие экстремальные игрушки со временем из обихода вышли, а елка осталась.

Любуясь зимним лесом, Толик приглядел себе молодую пушистую сосенку. Пару раз искупался в глубоком снегу, но дополз, спилил макушку. Елка не поместилась в салон машины, он прикрутил ее на крышу, на радостях с дороги съехал, увяз, забуксовал, побежал в деревню, нашел тракториста, вытащил машину, выпивал с трактористом, потом как в молодости убегал от гаишника. Гаишник поднял свою палочку, Толик отмахнулся в ответ: «Потом! Потом! В понедельник рассчитаемся. Некогда, к детям спешу!»

И вот он дома, открывает дверь, под вечер тридцать первого, затаскивает в комнату лесное дерево, да простит Гринпис этого доброго человека. Запахло лесом, запахло детством, Толик захотел всем рассказать, как выбирал, как тонул в снегу, как убегал от погони…

– Дети! Дети! – звал он детей, но дети наглухо сидели за компами.

Из кухни вышла Галка, отругала Толика за то, что натопал, намочил, кликнула дочь. Та вышла вся зареванная, и точно так же как мать, она не обрадовалась ни итальянской сумочке, ни новогодней елочке.

Толик надеялся, что хоть сынишка оценит его старанья. Сынишка, укутанный в свитер и шарф, со своей постоянной простудой, оторвался нехотя от Майнкрафта, смотрел на елку тупо, как на предмет ненужный.

– Чего ж вы, ребятишки, смурные у меня такие? – растерялся Толик. – Папка вам елку принес… Не с рынка, настоящую, лесную…

Ноль эмоций. Толик один улыбался на свою елку, в холодных мокрых джинсах, немного пьяный, и уже не такой молодой, как раньше, когда принес семье свое первое дерево.

Ту первую елку все обступили, кинулись наряжать, дружно, вместе, и Галка слушала, как он тонул в снегу, и теща ругалась, что за елку посадят, и тесть наливал, чтоб согреться, и бутерброды с красной икрой, художественно экономно размазанной, глотались за милую душу. Чудесные времена, когда Толик был все время голодным, и все ему казалось вкусным, и все у Толика было еще впереди.

Куда что подевалось?.. Почему теперь Галка нахмурилась, сказала, что Толян уже не мальчик за елками бегать, и что вообще пора давно купить искусственную, от натуральной летят иголки, а убирать ей некогда, она и так весь день готовила, старалась…

Стол у Галки как обычно ломился, перечислять не буду эти яства, сил моих больше нету, вы и так прекрасно знаете это беспощадное меню. Толик на праздничный стол не взглянул, отвернулся и заявил, что есть не будет.