После смерти мужа культмассовая работа у нашей старухи продолжалась с прежним рвением, остался у нее и парикмахер, и портниха, и курорты, а после смерти сына Лидь Иванна начала сдуваться, начала готовиться к смерти, сказала, что теперь наступила и ее очередь, и даже отвоевала у своей невестки местечко рядом с сыном на кладбище.

Гроб повышал тревожность бедной Галин Петровны, ее вообще пугала эта кладбищенская тема, время от времени она пыталась с матерью договориться, звала на помощь соседа электрика, просила у мамочки разрешенья вынести гроб в сарай или даже, как бы дерзко оно ни звучало, просто выбросить.

– …а может, нам его просто выбросить? – с надеждой она улыбалась, электрик тоже предвкушал, но старуха была непреклонна.

– Что?! Мой гроб выбросить?! Вы в своем уме? Я за него платила деньги! Свои гробы выбрасывайте, как хотите, а мой не смейте трогать!

– Ну хоть в сарай? – умоляла Галин Петровна, – чтоб не мешался…

– В сарай нельзя! – визжала Панночка. – Мой гроб в сарае отсыреет! Он никому тут не мешает, я не позволю его туда-сюда таскать! Он может из-за этого перекоситься… Как сейчас делать стали, что вы, не знаете, у нас сейчас все на один раз делают? Все одноразовое! Ни шкаф, ни гроб не могут сделать… Так что потерпите, – она ехидно улыбалась погрустневшему сантехнику, – недолго мне осталось… Времечко мое под горку катится, в моем возрасте счет не на годы, на дни идет…

Ну… дни – не дни, а восемьдесят пять старушка отмечала с помпой. Галин Петровна отгрохала мамочке шикарный юбилей. Вы часто видели такие юбилеи? Восемьдесят пять! И не просто в семейном кругу, что вы… Она же у нас звезда, она же играла в народном театре. Нет, не в ресторане, не угадали, Галин Петровна закатила маме юбилей на сцене, в родном ее Дворце культуры.

Бывшие коллеги Лидь Иванны держались бодрячком. Их набрался целый хор ветеранов, к ним со своей программой подключилась молодая смена, народный театр, из уцелевших, играл как в старые времена любимые «Сцены из губернской жизни», Лидь Иванна вышла на сцену сама, в пышном платье, с прической, с помадой, и очень звонко у нее и весело, задиристо получалось про воловьи лужки… «Лужки мои! Мои! Мои!»… Аплодисменты, лезгинка, скрипочки – все было, какое-то начальство мелкое явилось, вручили грамоту и электрический вульгарно размалеванный под хохлому самовар. Не все! Не все! Это еще не все!

Администрация Дворца культуры отчпокала сборник стихов, сборник старухиных стихов, которые она по молодости пописывала, и, усевшись за стол, старуха раздавала автографы. Дряхленькие кавалеры ее отпускали комплименты, чего-то там такое звонкое про молодость вещала новая заведующая… И я!.. Даже я!.. Что вы думаете, даже я приперлась, я тогда работала на радио, поэтому пришла не просто так поздравить, а сделать репортаж, взять интервью у ветеранов культурного фронта, и Панночка читала мне на микрофон свои творенья.

Друзья! Живите для других,

И ваше имя не забудут.

Сердца и близких, и родных

Вас вечно помнить будут.

А в это время Галин Петровна как козочка скакала в фойе у столов, чтоб господа после торжественной части присели откушать. Сто человек! Столы стояли буквой П. Галин Петровна сама, практически в одни руки, наготовила на всю эту свадьбу, и потом сама же, не присевши на минуту, обслуживала этот банкетище, ей помогали только Жена электрика, Соседка-медсестра, и… и, стыдно признаться, даже меня в этот раз припахали. Тому тарелочку поменять, этому бокальчик, унести, принести, подать, притереть, старушечку поддержать, дедулечке салфетку… На официантов и ресторан у Галин Петровны, простого бухгалтера, денег не было.