Нет, конечно! Да и ценности, которые искали одноногий Сильвер и Билли Бонс, были денюжки вполне даже пустяковые, средневековые, как бы несерьезные.

Моя карта имела вид довольно толстой папки с пропастью всяких документов – платежки, гарантии, официальные поручения, титульные списки фирм и организаций, копии правительственных постановлений, решений, разрешений и указаний. Короче, это была о-очень серьезная карта целого архипелага сказочных островов оффшорных сокровищ.

Смешно – в то утро я уехал отсюда на леваке, так же как и приехал сейчас. Судьба, наверное.

Маршрут боевой и трудовой славы – «Шереметьево-2», Франкфурт, Париж, Нью-Йорк, Кайманы, Гонконг, Москва. Когда меня взяли на въездном паспортном контроле в аэропорту, карты со мной уже не было. Да и вряд ли она бы помогла кому-нибудь – сокровища были откопаны, расфасованы и перезанычены.

Господи, какое счастье этот современный финансово-электронный прогресс! Хорош бы я был, таскаясь по миру с десятью тоннами всяких там пиастров, дублонов, цехинов и прочих гиней!..

Так и поехал налегке из Шереметьево в Лефортовскую тюрьму, потом в Бутырки, оттуда в спецколонию № 11 Пермского областного управления исправительно-трудовых учреждений, пока сегодня меня не доставили обратно в Москву, погуляли в шикарной гостинице, а уж после этого довелось мне добраться на «шестерке» крысиного цвета сюда – на финишную отметку моего увлекательного путешествия.

И в точном соответствии с жанром сумасшедших гонок я почувствовал, что у финишной ленточки силенки, видимо, кончились совсем.

Я подтянул к себе ближе свой огромно-неподъемный баул, держась за ручку, как за поручень, рывком поднялся с чужого дивана. Тело, намученное, загнанное за сегодня, выло пронзительно, тонко плакало и жалко стонало. Тело вело себя недостойно – я не уважал его. Я знал, что это позорное поведение тела – от страха. Оно боялось, что за дверью никто не ответит на звонок. Я сказал скулящему телу, своей якобы могучей тренированной плоти – плевал я на тебя! И на твои пустые страхи!

И нажал на пуговку звонка. Длинно, нахально. Как бы уверенно. Как к себе домой.

Шелест шлепанцев в прихожей, приглушенный щелчок выключателя, писклявый и нахальный голос за дверью:

– Ну, кого там среди ночи несет?

– Ужин из ресторана заказывали? – строго спросил я.

– Что-о? Совсем охалпели… – Дверь распахнулась. Вот оно – длинное, худощавое, золотисто-рыжее, конопатое, востроносое, с модными кручеными дужками очков, в джинсовых рваных шортах и короткой маечке – не то повязка на сиськах, не то просторный лифчик. А из-за ее спины, из комнаты будто звуковой пар вздымается музыкой – кричит, ликует и страстно жалуется в эфире Любовь Успенская: «Пропадаю я, пропадаю…»

Не верю! Это я пропадал, пропадал, да, видно, не судьба мне пока – выбил дно и вышел вон.

– Ты кто? – спросила она, улыбаясь еле-еле заметно, только уголочками губ.

– Кот в пальто.

– Ага! Пальто, наверное, в этом роскошном портпледе?

– Как же! Личные вещи следуют отдельно международным багажом. Что с местами в вашем «Шератоне»?

– Зависит от срока проживания…

– На часок. На денек. На неделечку… А?.. – Я стоял, опершись плечом на дверную раму, с удовольствием глядя на нее. Наверное, единственного человека, который ждал меня в этом злом и отчаянном городе.

– Если надолго – скидка полагается. Предпочитаю – навсегда… На всю жизнь…

– Для меня часок – это и есть навсегда. А денек – вся оставшаяся жизнь.

Она молча смотрела на меня, вглядывалась пристально, будто все еще не верила себе.

– Можно я тебя покиссаю? – спросил я вежливо.

– Можно, – кивнула она. – Поцелуй меня…