– В интернет-издании. «Русская Галактика» – не слышали?

– Нет, но сегодня же обязательно найду. Интересно почитать, о чем вы пишете.

Ника пожала плечами:

– Обо всем пока. Но скоро буду заниматься тем, в чем разбираюсь лучше.

– Это чем же? – заинтересовался Рощин.

– Журналистскими расследованиями. Я много лет этим занималась, пока в Чехию не переехала.

– В Чехию?

– Так вышло.

Ника чувствовала, насколько легко ей разговаривать с этим человеком в голубой больничной спецодежде – намного легче, чем с Миреком, чем с коллегами в редакции. Может, потому, что в его глазах она видела неподдельный интерес к себе?

В дверь постучали:

– Дмитрий Сергеевич, если вы свободны, то к вам пациент.

Рощин улыбнулся извиняющейся улыбкой:

– Простите, Вероника Геннадьевна, к сожалению, работа не ждет… А мы не могли бы завтра вечером увидеться?

– Могли бы.

– Тогда я позвоню?

– Конечно.

Ника встала, а Рощин, бросив взгляд на карту, переписал номер мобильного к себе.

– И руку не нагружайте.

– Не буду. Спасибо.

– До завтра.

Ника выскочила на крыльцо с такой скоростью, как будто Рощин мог передумать и отказаться от завтрашней встречи, а ей этого совершенно не хотелось.

– Ты чего так долго? – вывел ее из эйфории голос Тихонова, о котором она, разумеется, совершенно забыла. – Народу много?

– Ой, Саныч, я думала, что ты уехал, – смутилась Стахова.

– Как я тебя брошу? Что с рукой-то?

– Фигня – ушиб. Но я левша, это слегка меняет дело.

– Работать не сможешь?

– Смогу, но долго печатать не получится пару дней.

– Это ничего. Можешь завтра не приезжать, я Феде скажу.

– Нет-нет, не нужно, я приеду. Подберу материалы, просмотрю, что уже сделала – чего время терять? – возразила Ника.

– Ну, тогда я тебя домой довезу и поеду.

Дома, уже лежа в постели, Ника вдруг закрыла глаза и представила лицо доктора Рощина – серые глаза, густые брови, прямой тонкий нос, узкие сухие губы, легкую щетину. Ей почему-то даже в голову не приходило, что он может оказаться женат. «Так не бывает. Так просто не может быть, это несправедливо. Я так долго его ждала – он не может подвести меня. Так нельзя», – думала она, вновь и вновь прокручивая в голове каждое сказанное Рощиным слово.

«Я спрошу его об этом завтра сама. А что – возьму и спрошу», – решила она, уже засыпая.

Справедливый к себе относится строго, к другим – снисходительно.

Японская пословица

Филонов приболел – разыгралась аллергия, а потому летучка переместилась к Тихонову. Раздав всем задания и выругав корректора за опечатки, Саныч зашарил по столу в поисках сигарет. Ничего не обнаружив, он обвел взглядом тех, кто еще не успел покинуть кабинет.

– Ну?! – грозно произнес он.

– Ин гроссен фамиллиан нихт клювом клац-клац, – изрекла молоденькая журналистка Лена, поправив на носу огромные очки.

– Я вот тебе покажу – клац-клац! – взревел Тихонов, лысина которого от напряжения покрылась испариной. – Ну, посмотри на них – вторая пачка сигарет со стола! За утро! Сволочи!

– Саныч, ну, тебе жалко, что ли? – меланхолично отозвался пиарщик Тряпичников, рисуя что-то в блокноте. – Пусть курят – дольше проживут.

– Да не жалко мне! А противно! В собственном кабинете нельзя ничего на столе оставить! – бушевал Тихонов, размахивая руками.

Между собой сотрудники, когда были уверены, что зам главного не слышит, называли его Гауляйтер – за пристрастие к крепким выражениям, жесткий характер и былую причастность к группировке футбольных фанатов клуба «Торпедо». Дрессировал он подчиненных безжалостно, легко срываясь на крик, но его все равно уважали и любили за справедливость и отходчивость. Второй после футбола страстью Тихонова были собаки. Ника, увидев на рабочем столе снимки двух совершенно потрясающих такс, осторожно поинтересовалась, чьи они. И с удивлением выслушала ответ Тряпичникова: