Ранее утро. Подвальное помещение жилой пятиэтажки, куда это ранее утро даже не пытается пробиться. Словно напоминая своей беззаконностью о первых древних жилищах людей – пещерах, подвал содержит всякую инфраструктуру, мешки и ящики для ненужных вещей и книг, а также безногую девушку по имени Аня, которую судьба сюда занесла какое-то время назад, и так она тут и осталась, тоже никому не нужная. Обеспечивая себя пропитанием вылазками на ближайшую мусорку, непонятного возраста, непонятного образования, она позволяла себе непонятные мысли, которые иногда записывала на стене мелом, карандашом, гвоздём. И круглосуточно горящая тусклая лампочка позволяла ей же и быть благодарным и многократным читателем этих сверхкоротких произведений. Самое короткое было следующее – «тренируюсь жить». Вот ещё – «чтобы мысли не прокисли, нужно делать им записи», или вот такое – «во мне выспалась ночь, чтобы день растолочь на заботы, заботища и заботочь».

И сейчас Аня, глядя на свободный от записи участок стены, рассуждала следующим образом:

– Голод и холод – близнецы-братья… Вот мне сейчас холодно и голодно, и я думаю – пойти ли мне за едой по морозу или продолжать греться, прижимаясь к тёплой трубе, но терпя голод. Да тут ещё голова болит от них обоих.

Она привычно закинула таблетку в рот и запила содержимым из пластиковой не ею початой бутылки.

– Головные боли, склоните головы! К нам прибыл граф Цитрамон!

И не дожидаясь, хотя всё же надеясь на действие лекарства, она вернулась к обезболивающим мыслям.

– Я сейчас как арена для этих братьев-соперников, ведь голод – это тот же холод, только изнутри. А жизнь – это пламя, зажатое между темнотой внешнего холода и пустотой внутреннего. И боюсь, что моё пламя очень тонкое, и нужно постараться думать о чём-то другом, чтобы если бы эти братья меня и победили, то я успела перед смертью пожить своей жизнью и подумать о чём-то своём. Ну, например, если бы у меня был Интернет, то я бы по нему могла бы обратиться к другим людям, и, общаясь с ними, мне было бы легче умирать. Ой, я не это хотела подумать!

Ну или хотя бы фильмы смотрела, сериалы. Ну или, допустим, была бы я скульптором, хотела бы я подопускать бытие балериной, но этой мысли я даже допустить не могу. Поэтому остановимся на том, что вот бы была я скульптором. И, будучи скульптором, у меня была бы возможность, наверное, последняя возможность, создать какой-то памятник, какую-то скульптуру… Что бы я создала? Я бы, наверное, создала прекрасный постамент, на котором бы ничего не было. Это был бы мой памятник микробу, от которого мы все произошли. Неплохо бы поблагодарить его за это. Что он решил так повлиять на будущее, в котором мы теперь есть. Наверное, это был изобретатель самопожертвующего деления, ведь только так могли возникнуть многочисленные одноклеточные, а из них и многоклеточные, а впоследствии мы все – люди. И тогда я должна была бы выразить пояснения своему замыслу для зрителя надписью на этом постаменте. Наверное, текст гласил бы следующее: «Этот памятник посвящён гениальному озарению и героическому прорыву в области нечеловеческой мудрости нашего самого далёкого предка, который не только осознал, но и исполнил один из актуальнейших девизов нашей жизни», и отдельной строкой крупными буквами: «ДЕЛИТЬСЯ – НАДО!»

Да, наверное, так. Но мой возмущенно урчащий живот говорит, что голод побеждает, наверное, он болеет за него. Так болеет, что аж даже сам болит. Поэтому одевайся, Аня, собирайся, Аня, и ноги в руки в прямом смысле, и в экспедицию за провизией.