Пожилой человек, болезненно скривив лицо, с трудом преклонил колени перед святым крестом. Затем, вернувшись к рядам скамеек и присев рядом с центральным проходом в шестом ряду от алтаря, он принялся следить за секундной стрелкой на наручных часах. Через две с половиной минуты он поднял голову и как можно незаметнее огляделся. Его подслеповатые глаза вскоре привыкли к полумраку собора, и он не очень ясно, но достаточно хорошо мог видеть окружающих. Вокруг него находилось около двадцати посетителей. Некоторые, опустив головы, тихо шептали слова молитв, другие, погруженные в свои мысли, молча взирали на огромное золотое распятие над алтарем. Но не они интересовали мужчину. Увидев наконец того, кого искал, пожилой человек успокоился. Все шло по плану. Священник в темном церковном одеянии быстро прошел по крайнему правому проходу вдоль рядов скамеек и скрылся за темно-красной занавесью в глубине собора.

Пожилой человек бросил еще один взгляд на часы – самое время. Монсеньор никогда не опаздывал. Точность была основным правилом Шакала. Выждав еще одну минуту, мужчина с видимым усилием поднялся со своего места, еще раз, насколько позволяло ему состояние его тела, преклонил колени и не очень уверенной старческой походкой прошел ко второй слева кабинке для исповеданий. Отодвинув рукой занавесь, он вошел внутрь.

– Анджелус Домини, – прошептал он и, встав на колени, повторил те же условленные между ними слова, что и несколько сот раз до того в течение последних пятнадцати лет.

– Анджелус Домини, сын божий, – ответил ему голос, принадлежащий невидимой фигуре за черной кисеей. Благословение завершилось тихим, с трудом сдерживаемым, скребущим кашлем. – Не испытываешь ли ты в чем-то недостатка, хорошо ли протекают твои дни?

– Более чем. Благодаря моему другу… Неизвестному другу.

– Что сказал доктор о здоровье твоей жены?

– Он сказал мне то, что, слава богу, не сказал ей. Как это ни странно, но, похоже, я переживу ее. Ее убийственный недуг очень быстро распространяется по телу.

– Очень жаль. Сколько ей осталось?

– Месяц, два… не больше. Очень скоро она окажется полностью прикованной к постели. После этого наши отношения прекратятся.

– Но почему?

– Вы ничем мне больше не обязаны, и я не потребую от вас ничего. Вы были добры к нам, и я сумел отложить кое-что, мои потребности очень малы. Откровенно говоря, предчувствуя то, что ожидает меня, я ощущаю огромную усталость…

– Это чудовищная неблагодарность с твоей стороны! – Голос во мраке за кисеей дрожал. – И это после того, что я сделал для тебя, после того, что я обещал тебе!

– Прошу прощения?

– Готов ли ты умереть ради меня?

– Конечно, на этом был основан наш договор.

– Тогда я спрошу иначе: готов ли ты жить ради меня?

– Если это именно то, что вы требуете от меня, то конечно. Единственное, что мне хотелось сообщить вам, – это то, что очень скоро мы больше не будем обременять вас. Может быть, я не точно выразился.

– Никогда не позволяй себе со мной ничего подобного!

Рвущаяся наружу ярость в шепоте человека во мраке за кисеей вылилась в глухой кашель, который подтверждал слухи, передающиеся из уст в уста в глухих переулках Парижа. Шакал был болен, может быть, смертельно болен.

– Вы держите в руках не только наш достаток, но и наши жизни. Я готов служить вам.

– Но мне показалось… Ладно. Итак, ты и твоя жена должны будете уехать. Мы позаботимся об удобстве вашего путешествия. Для этого все уже готово. Вы вместе отдохнете в одном из чудеснейших уголков мира. Ты уже можешь забрать документы и деньги в обычном месте.

– Могу ли я спросить вас, куда мы отправляемся?