– Нет.

– А хочешь, искупаемся?

– Не знаю… Оно светится…

– Это – от солнца.

– Жаль, что я не вижу.

Дилинг хотел сказать ему, что еще успеет насмотреться, но передумал – он сам не был в этом уверен.

– Искупаемся? – предложил он.

– Давай.

Дилинг бросился в море, взметнув брызги, а Тороп входил осторожно, примеряясь к новым ощущениям.

Милдена сидела на горячем песке, смотрела, как резвятся витинги, – один плотный, кряжистый, с испещренным множеством полосок–шрамов телом, и другой – гибкий, поджарый как олень, почти безусый. Они плескались и играли, гоняясь друг за другом, как дети, и ей почему-то стало жаль их. Жаль ослепшего Торопа, жаль запутавшегося в отношениях с соплеменниками Дилинга. Стало жалко и себя. Милдена вспомнила, что всегда очень хотела ребенка. Она заплакала, и на душе у нее от этого было томно и сладко. Она плакала, но в ее слезах не было горечи. Милдена плакала второй раз за этот день и за последние восемь лет. Что-то оттаяло в ней и пролилось теплой мягкой влагой.

Милдене было хорошо сидеть на пушистом песке, вдыхая терпкий морской воздух, и плакать, глядя, как прыгают в зеленой воде красивые сильные мужчины.

В тот день лета 1224 года от Рождества Христова произошло событие, последствия которого резко изменят не только судьбы безмятежно плескавшихся в море воинов, но скажутся и на развитии будущей истории Ульмигании. Ночью десять парусных лодок – барок причалили к юго-восточному берегу залива Халибо, и на землю вармов ступили более пятидесяти монахов-рыцарей Добринского братства, ордена, только что созданного епископом прусским Христианом.

Здесь необходимо напомнить, что сей высокий сан – Епископ Пруссии, настоятель монастыря в Оливах, что на левом берегу Вислы, возле Дантека33, носил, мягко говоря, не совсем по праву. То есть права-то, дарующие ему это звание и скрепленные печатью папы, у него были. Однако, паства, которой он мог бы нести слово божье, отсутствовала.

Несколько лет назад этот предприимчивый монах, собрав братию, перешел зимой застывшую Вислу и построил на ее правом, прусском, берегу четыре часовни, о чем не замедлил известить Рим. Акция носила авантюрный характер, ибо пруссы немедленно спалили часовни, не оставив от них и следа. Но, вне зависимости от этого, в Риме высоко оценили рвение Христиана, и ему был дарован сан со всеми вытекающими полномочиями и правами. Другими словами, Христиан был главой епископата, который еще нужно было завоевать. Вдохновленный примером Альбрехта Буксгевдена, епископа Рижского, сумевшего отбить у ливов часть побережья, Христиан призвал под лозунги нового крестового похода небольшую армию, решив образумить язычников если не с помощью слова, то мечом. Христиан не учел того, что давно уже знали и ляхи, и даны, и рижские немцы – пруссы не ливы. Фанатично преданный своим богам, этот народ, имевший древние традиции военного искусства, был в отличие от других язычников хорошо сплочен. Все одиннадцать племен подчинялись одному уставу – Заповедям короля Вайдевута, и одному владыке – Верховному Жрецу, никогда не имели серьезных межплеменных раздоров, и на любую агрессию отвечали слаженно и умело. Христиан никогда не будет владеть Пруссией.

Но в тот день полсотни монахов двумя отрядами высадились в Вармии десятком миль южнее замка Хонеда. Один отряд, под предводительством саксонского рыцаря-крестоносца фон Русдорфа, остался в месте высадки, чтобы с раннего утра приняться за строительство часовни. Другой, ведомый рыцарем из Кашубии Владиславом Бутовым, направился вглубь страны.

К утру, воины Владислава успели разгромить и поджечь два поселка ничего не подозревавших вармов и осадить третий, оказавший им неожиданно сильное сопротивление. Владиславу не удалось проломить ворота поселка сходу, и пруссы, точно метавшие из-за частокола легкие копья, заставили крестоносцев отступить, оставив у стен поселка два трупа. Еще четверо были ранены.