– Не знаю. Может, и лучше… Мы увидим.
– Но ведь можно спросить!
– А вдруг они сами этого не знают? Они ведь еще не были этими другими, так откуда им знать? Нет же никого других… Только мы и они.
Эви снизу жалобно заглянул ей в глаза:
– Ты не сердишься?
«Вот теперь его глаза снова, как та вода… Во сне. Только не вдали, а у берега», – Мира улыбнулась и ответила:
– Да ну, сердиться! Я не люблю сердиться. Пойдем лучше гладиолусы слушать! Они как звучат?
– Как большие трубы. У воспитателей в оркестре Гридис на такой играет. Ну, знаешь, такие огромные! И совсем золотые…
Глава 3
Ей все не удавалось уснуть, хотя летнее небо, никак не желающее темнеть в одиннадцать вечера, стало уже черным с золотистыми крапинками. Мира знала, что с соседней кровати в щелку между занавесками видно даже половинку луны – она специально подтянулась к смешно сопевшей Нерине, чтобы посмотреть. Если б та не спала, Мира уговорила бы ее поменяться кроватями, хотя бы на эту ночь! Лучше, чтобы кто-то был рядом, когда вот так не спится от беспокойства. Даже если это всего лишь луна…
Мира уверяла себя, что это вовсе не из-за того коричневого пятна, которое вдруг вылезло у нее на лбу. Таких пятен на коже было много, но это – новое. Мира могла поклясться, что еще вчера его не видела. Может, если бы Эви не растревожил ее еще днем своими неожиданными вопросами, от которых сделалось как-то холодно на душе, Мира и не заметила бы этого пятна. Она вообще смотрелась в зеркало только время от времени, а промежутки между этим могли составлять недели. А на что было смотреть?
Мире не раз представлялось, что когда она станет взрослой, то попросит привезти ей большущее зеркало («Так откуда же это все нам привозят?») и будет любоваться собой целыми днями. Если не притрагиваться к коже, то и сейчас можно вообразить, что она, наконец, растянулась, стала гладкой и чистой, а губы точно созрели и порозовели от этого. Наверное, у нее будут темные, гладкие волосы… Ой, нет! Она же хотела кудри! Конечно, кудри лучше, они веселее. А глаза у нее станут карими, хотя пока в них больше желтизны, в которую добавлена лишь капелька шоколада. Веки тогда уже не будут красными, и не придется то и дело отирать с них влагу, которая неизвестно откуда и по какой причине берется, ведь Мира никогда не была плаксой. Однажды она услышала, как Неда сказала о ней: «Хорошо, что она такая сильная девочка… Она ведь старше всех».
Мира не совсем поняла тогда, что уж тут такого хорошего, она ведь не собиралась ни с кем нянчиться. Да и не было никого младше Эви, а разница между ними всего-то месяцев семь. Разве это много?
«Почему так? – впервые задумалась Мира и ощутила, что холодок из груди никуда не делся. – Нам всем по одиннадцать-двенадцать лет, а после нас опять никого. Разве был какой-нибудь пожар? Что-то я не помню такого…»
Желание немедленно спросить об этом у кого-нибудь – да хоть у Руледы! – стремительно разбежалось по всему телу, и оказалось, что справляться с ним нет никакой возможности. Мира сунула холодные ладошки между коленками и зажала покрепче, чтобы руки сами не схватились за одежду. Только вот ноги тоже не собирались ее слушаться и ерзали под одеялом, словно уже бежали куда-то…
«Да никто не заметит!» – она приподнялась на постели и внимательно оглядела спящих девочек. В их домике было шестнадцать кроватей, и стояли они в комнате вдоль стен.
Когда Мира спросила, почему у каждой из них нет отдельного домика, как у воспитателей, – ведь можно же построить! – ей объяснили, что поскольку они еще маленькие и слабые, им лучше держаться вместе. Тогда, если кому-нибудь из них станет плохо, всегда рядом окажется другой, способный помочь или хотя бы позвать воспитателей.