А когда Ули впервые садится на кровати и опускает дрожащие ноги на пол, он задевает дверцу тумбочки, – и оттуда падают письма в конвертах, надписанных твёрдой рукой Пенни.

Из писем Пенни:

«Мой любимый муж Ули, как ты, где ты? Мне приснился такой странный и страшный сон: как будто ты плывёшь на каком-то смешном деревянном парусном кораблике, совсем скорлупке, и у тебя такие смешные длинные волосы, и ты говоришь со своими товарищами на каком-то смешном древнем языке… Сердце моё твердо знает, что ты жив, но однажды оно, моё бедное сердце, дрогнуло и чуть не остановилось, когда Фео вдруг отказался от еды, сел и горестно завыл. Он не ел и пил больше недели, ужасно ослабел, почти все время спал, никого к себе не подпускал, кроме Телемака. Они даже спали вместе в обнимку. Как мне было страшно тогда!.. И вдруг недавно ночью Фео вдруг проснулся, с трудом поднялся на ноги, доковылял до миски с водой и за одно мгновение всю воду выхлебал! И еду всю тут же съел, и ещё попросил, и миску облизал, и ещё одну миску с водой полную выпил! И (не смейся!) я сразу почувствовала, что тебе лучше, где бы ты ни был…»

Ули попросил телефон, несказанно обрадовав медсестру, и позвонил домой. Ждал ответа (казалось, часы прошли в ожидании), тяжело дыша. Подошла его мама; услышав голос сына, отчаянно закричала, зовя мужа. В отдалении радостно лаял и прыгал Фео. Вот только Пенни после окончания университета уже улетела в Грецию на практику. Зато Телемак вполне отчетливо произнес: «Папа, когда ты домой приедешь? Папа, я скучаю!»

Из писем Пенни:

«Мой любимый муж Ули, как ты, где ты? В Греции я чувствую себя какой-то великаншей: конечно, я и в США была выше многих, но здесь, среди маленьких греков, я и подавно выше просто всех. Вообще греки оказались совсем другими, чем я ожидала, наглядевшись на изображения высоких, золотоволосых, атлетически сложенных эллинов (вот ты, мой Ули, – типичный такой древний грек!). Недаром же именно они изобрели Олимпийские игры. А теперь я поняла, что после нашествий разнообразных варваров (а кто не варвары-то по сравнению с древними греками?!) все народы перемешались, и на место эллинов пришли (или породнились с ними) римляне, македонцы, византийцы и, конечно, турки. Вот и не отличить сегодняшнего грека от сегодняшнего турка: в большинстве своём маленькие, смуглые, черноволосые, черноглазые, на коротких кривоватых ногах. А может такое быть, что люди измельчали ещё и потому, что им стало тесно? Вся эта Европа – ужасная толкотня народов, ужасная теснотища, гораздо ужаснее, чем скопления больших и малых штатов у нас на восточном побережье! А теснее всего, как мне кажется, как раз в Греции, расположенной, в основном, на множестве маленьких островков. А сколько там руин?! Сколько места они занимают, руины эти! Толпы туристов пыхтят, карабкаясь в гору, чтобы увидеть очередные развалины зданий и колонн…»

Вечером в отеле у Пенни еле хватило сил дойти до душа, но холодная вода (горячей почему-то по вечерам не было) быстро привела ее в чувство. Завернувшись в полотенце, Пенни расчёсывала влажные волосы перед зеркалом, когда увидела в нем отражение… ночного портье! Тяжело дыша, но пока что держась на безопасном расстоянии, смуглый курчавый грек пожирал ее жадным взглядом и страстно шептал: «О, Афродита моя, как ты прекрасна! И как одинока, о, я вижу одиночество в твоих тоскующих глазах… иди ко мне, я утешу тебя, сладостная богиня, своей пылкой любовью!» Пенни, не переставая расчёсывать волосы, спокойно ответила: «Я, может, и Афродита, но ты уж точно не Гименей. Отвали, пока в глаз не получил…»