Я был знаком с парой-тройкой тореро, посещавших заведение, где я присматривал за порядком. Одного я помню хорошо, двух других не очень, они приходили всего несколько раз и мы не успели толком пообщаться с ними. Но правда, поведение одного из них казалось немного странным; в его стеклянных, то ли от коки, то ли от переутомления, глазах сквозила обреченность. В его неспешной походке было что-то от движений тореро во время его передвижений по арене. Рядом с ним был всегда его товарищ, – «uno de cuadrilla»7, как мысленно я его именовал.

Когда начиналась коррида по телевидению, не знаю почему, но мне становилось тоскливо на душе. Бокс на меня не нагонял тоску, а коррида почти всегда, лишь иногда я невольно увлекался этим действием, следя за танцем тореро на арене вокруг разъяренного быка. Лорка называл этот танец балетом.

Если поэтизировать корриду, – в ней можно найти все от драмы этой жизни, увидеть главные ее трагические черты, ощутить запах торжества смерти… Но поэтизация корриды – это следствие невозможности смириться с её примитивной сутью, с её рациональным значением, где несколько почти всегда убивают одного. Времена, когда бой с быком имел религиозное значение, давно прошли. Папский эдикт о запрете корриды давно отменён. Доблесть и мужество caballeros españoles8 остались в эпических произведениях прошлого.

Я пытаюсь узреть параллель между корридой – боем тореро с быком и с поединком Тесея с минотавром. В этом, безусловно, что-то есть, только на троне Аполлона в Амиклах Тесей ведет человекобыка живым, а в известном мифе убивает с помощью острого меча, дарованного ему Ариадной. Коррида также знает ритуал, где быку дается шанс «Прощения», но это редкое событие и в основном хвост, los cojones9 и мясо поверженного быка оказывается на праздничном столе у гостей. Таковы вековые традиции иберов, где роль жреца исполняет матадор, а в роли богов предстает знать того или иного столетия.

Буквально вчера погиб тореро (в российской прессе пишут «тореадор», но такого слова в испанском языке нет, его придумали французы). Жертва разорвала жреца. Такого не случалось последние тридцать лет. Виктор Баррио из Теруэля погиб, погиб в открытом бою.

О чем думает сейчас наследница легендарной Пахуэлеры, открывая шкаф и доставая из него свой великолепный «костюм огней», в котором ей предстоит сразиться с быком-убийцей; о чем думают ее братья по оружию, готовясь к своему очередному ристалищу? Прошло время корриды, когда она захватывала дух и вдохновляла сердца, или оно никогда не пройдет?

Судьба зачем-то занесла меня в Малагу. После того, как у меня произошла стычка с африканцем, наглое поведение которого требовало адекватного ответа, администрация решила выслать меня из Кантабрии. И хотя по инициативе противника состоялось примирение, меня, в конце концов, сослали на юг, с атлантических берегов на средиземноморское побережье. Можно было счесть это за варварство, столь резкие климатические передряги в разгар лютой испанской зимы, но я воспринял происходящее как должное, и покорился судьбе, отправившись в очередное непредвиденное странствие на край света.

Тогда я только постигал испанский язык и поджидавший меня на улицах, в магазинах, бюро (и в прочих местах, где превалировало местное население) андалузский диалект ещё не пугал меня своим грубым отличием от кастельяно.

По крайней мере, я всегда мог объяснить необходимое на пальцах, несмотря на то, что в тот самый момент пальцы одной из моих рук были наглухо загипсованы после их контакта с почти что каменной головой усмирённого мной накануне африканского бузотёра. Оставалась вторая рука, с помощью которой жестами, дополнявшими обрывочные фразы из моего скудного испанского лексикона, я отыскал нужный мне адрес и квартиру, где я должен был поселиться на неопределённое время, пока новые обстоятельства не заставят меня сняться с якоря и устремиться дальше в поисках иной жизни.