Чувствовал Баатр вину перед покойной невесткой. Когда пришла похоронка, Байн сильно горевала. Баатр должен был в утешение пообещать, что возьмет на себя обязанности мужа. Но он медлил: Альма только родила, поддержать ее тоже надо было. Понимал Баатр: обе сестры следили, кому он теперь отдаст предпочтение. И когда умерла Байн, хоть и нехорошо это, но испытал Баатр облегчение – забрали бурханы от него по наследству от брата доставшийся груз. Но и братова наследника забрали. Одно утешение – прославил Бембе род своей воинской доблестью.

И пусть трудна русская азбука, но осилит ее Баатр, прочитает и выучит наизусть письма про своего старшего брата. А потом на родном языке сочинит песню про то, как донской казак Чолункин Бембе воевал за Белого царя и Русское отечество. Уже слышал Баатр под копытами скачущей лошади ритм будущей песни.

Спешил Баатр вернуться к доверенному его заботам хуторскому табуну. Раньше пасли они табун вдвоем с Бембе, а теперь назначил атаман взамен Бембе другого табунщика с собачьим именем Ноха. Смеялся атаман:

– Ведь не зря назвал его отец Псом. Будет охранять табун, как собака охраняет отару.

Да только имени своего Ноха не оправдывал. Спал на ходу. Вроде вот он едет на лошади, держится прямо, а если заглянуть под надвинутую на глаза войлочную шляпу – спит, как есть спит!

Баатр взял на себя ночную пастьбу, а Нохе оставил дневную, да еще и приставил к нему на лето Очира. Сыну наказал почаще к Нохе с расспросами обращаться, взбадривать его. Очир сначала так и поступал, только не помогло это. Вскоре Очир взял присмотр за табуном на себя. Отцу о своем решении ничего не сказал, но Баатр и так все понял.

Волновался Баатр – конокрадства в округе становилось все больше. Нищал казачий люд, японская кампания обернулась большим убытком. Много служивых полегло на сопках Маньчжурии, а заботу о сиротах и вдовах взвалили на станичную казну. Урезались земельные паи, и на тех пахать нечем. Строевого коня в плуг не впряжешь, не пойдет он в постромку. Да и уставом это строжайше запрещено, можно нарваться на серьезное наказание. И если раньше станичники грешили на калмыков – мастера, мол, коней, уводить, – то теперь всё чаще сами умыкали. Тем более что близилась осень, начинался новый казацкий призыв… Вот и бдил Баатр по ночам, держал табун подальше от балок и заросших камышом ериков, по которым могли незаметно прокрасться воры.

Днем отсыпался Баатр в кибитке, а когда ехал в станицу к Канукову грамоту учить, дремал в седле по пути туда и обратно. Лошадь его сама знала дорогу. Но сегодня Баатр был слишком взвинчен стычкой с учителем, а потому шел на рыси.

Маленькое облачко пыли Баатр заметил издалека – кто-то со стороны пастбища мчался по степи во весь опор. Потом услышал конское ржание и крики. Пружина сжалась у Баатра внутри, он хлестнул кобылку нагайкой, та перешла в галоп и разом взлетела на курган, откуда открылась вся картина. На гнедом неоседланном маштаке[13], держась за гриву и прижавшись к крупу всем телом, скакал по направлению к заросшей ивняком балке простоволосый белобрысый всадник. За ним, размахивая арканом, мчался на пастушьем мерине Очир. Серой кобылы Нохи видно не было.

Очертя голову Баатр бросился наперерез, засвистел, заулюлюкал что было сил, привлекая внимание к себе. Белобрысый рывком распрямился. Очир метнул аркан, широкая петля захлестнула пояс конокрада. Очир, привстав в стременах, натянул аркан, дернул, и белобрысый, потеряв равновесие, мешком свалился на землю. Освободившийся от всадника конь замотал головой, перешел на шаг. Лошадь под Очиром на полном скаку остановилась, но мальчик удержался – тело помнило выучку покойного Бембе.