Яну пришлось инсценировать мою смерть. Гад сломал мне шейные позвонки и позвонил в полицию. Прибывший наряд обнаружил моё бездыханное тело со свернутой шеей в ванной. Официальная версия – несчастный случай, поскользнулась, упала… Очнулась в морге. Голой и на железном столе. Боли мы почти не чувствуем, а вот зуд от заживающих тканей просто ужасен.

Так вот, очнулась я в холодильнике голой и на железном столе, с нестерпимым зудом в области шеи. Я села, свесив ноги, и осмотрелась. Сразу стало понятно, где я нахожусь, по долгу службы приходилось заглядывать. Появилась мысль о врачебной ошибке. Подумаешь, впала в летаргический сон, что сразу в покойники записывать? Хорошо хоть медэкспертизу провести не успели, а то получилось бы как в анекдоте: «Вскрытие показало, что больной умер от вскрытия». Из освещения горела только голубая бактерицидная лампа, источая неприятный специфический запах. На бедре размашистым почерком зеленкой красовались мои фамилия имя отчество, а на запястье бирка с номером. Простынями здесь, видимо, небогаты, поэтому я встала и пошла искать, чем прикрыться, стыдно как-то нагишом разгуливать. Из холодильной камеры, я попала в секционный зал, здесь было пусто, чисто и темно, так же горела бактерицидная лампа, распространяя тихое монотонное гудение. Имелось маленькое окошко, пропускающее лунный свет. Сколько же я провела в отключке? Нужно сказать, что я прекрасно ориентировалась в темноте. Покинув секционную, я вышла в небольшой коридор и зашла в первую же дверь. Комната оказалась кабинетом, здесь стоял стол пара стульев, стеллаж с документами и платяной шкаф, в котором я нашла медицинский халат, слегка грязный и пропавший формалином, но другой одежды не было. Там же нашлась и обувь, стоптанная и на четыре размера больше, но не босиком же ходить. В кармане халата обнаружилась медицинская шапочка, жутко мятая, можно и её напялить, но я посчитала это лишним.

Когда я оделась и собралась уходить, на плечо легла рука. Я чуть не взвизгнула от неожиданности. Это оказался Ян, одетый в голубые джинсы, черную кожаную куртку и водолазку. Как он сумел так бесшумно подкрасться в тяжелых армейских ботинках?

– Быстро ты восстановилась, – сказал он, окинув меня взглядом. – Я думал, только к утру очухаешься.

– Ты здесь что делаешь?

– За тобой пришёл. Я заберу твои документы, а ты пока найди свободную каталку.

– Каталка зачем, я ж ходить могу?

Он вздохнул и закатил глаза.

– Только дежурному об этом знать не обязательно.

Я попала сюда в качестве трупа и также должна была это место покинуть. Бесхозная каталка стояла вдоль стены, на ней валялась простынь не первой свежести. Я скинула обувку, улеглась и накрылась, как полагается.

Ян сказал охраннику на выходе, что перевозит мое тело в другое учреждение по настоянию родственников и с разрешения начальства морга, ткнул какие-то бумаги с гербовой печатью и покатил меня прочь, пока тот сидел и хлопал пустыми глазами. Он вывез меня на улицу и подкатил машине. Я откинула простыню и слезла с каталки. Шершавый асфальт карябал босые ноги. Температура воздуха опустилась ниже десяти градусов, но холода я не ощущала. Осенняя прохлада приятно обдавала тело под продуваемым всеми ветрами халатом. Миллионы различных звуков, я слышала их все. Шуршание листвы, щебет ночных птиц, рёв моторов машин вдалеке, голоса медперсонала из соседнего корпуса, звук работающего телевизора из открытой форточки больничной палаты. И запахи, множество всевозможных запахов. Запах ночного воздуха, запах чужого пота и медикаментов на моем халате, запах дыма дешевых сигарет, запах повядшей цветочной клумбы, тошнотворный запах больничной еды и сильнее прочих запах крови.