Но неужели мы, кавказские служивые, должны безропотно покориться этому приговору, и со стыдом преклонить перед ними головы? Нет – наша совесть слишком чиста для такого унижения! Не стали немощными и бессильными те войска, которые победили многочисленных врагов под Баш-Кидыкляром и Кюрюк-Дарой и на Чолоке! Мы не обманывали России в течение четверти века, – она смело может гордиться нами, и сказать, что нет армии на свете, которая бы переносила столько лишений и трудов, сколько Кавказская, – нет армии, в которой бы чувство самопожертвования было более развито. Здесь каждый фронтовой офицер, каждый солдат убежден, что не сегодня так завтра, не завтра так послезавтра он будет убит или изувечен… – а много ли в России Кавказских ветеранов? Их там почти нет, кости их разбросаны по целому Кавказу.

Солдат Кавказский работает много, и отстоит от военного образования, но он не тягловой крестьянин, потому что он трудится не для частных лиц, а для общей пользы. Вместо денежного капитала употребляется капитал его сил и способностей; он расходует силы эти и пот свой для сбережения Государственной казны. Если это дурно, не мы в этом виноваты.

Что же касается до вопроса землянок и дворцов, то не нам темным людям его разрешать. Помню только, что когда меня учили истории, я видел в ней, что завоевания, и особенно упрочивание оных, не делались всегда силой одного оружия, а что постройка великолепных зданий и распространение цивилизации часто к этому способствовали. Это зависит от принятой системы, которую мы не решаем. Мы бы желали только, чтобы не было резких переворотов, нельзя же по произволу, в один миг, переделывать людей из Афинян в Спартанцев, или из Спартанцев в Афинян. Это дело многих лет, более обстоятельств, чем людей, и оно принадлежит к общей системе Государства.

Кавказская война не есть война обыкновенная, Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию: это скорее воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставленный воинственным народам Кавказа, для защиты России. Такое положение дел не заведено никем, оно создалось силой обстоятельств, после многих неудачных попыток усмирения здешнего края. Избежать этого положения, не покорив Кавказа, – невозможно, – разве завести, по примеру средних веков, воинственный орден монахов, отрешившихся от всего земного, кроме боя и молитвы. Но возможно ли это?

Не нам также решить вопрос, почему Кавказ еще не покорен; потому ли, что теперь не живем в землянках, имеем законных жен и некоторые удобства жизни, – или потому, что его не умели покорить несколько десятков лет тому назад, когда целые народонаселения разбегались от одного гула пушечных выстрелов, когда не было ни какой связи между кавказскими племенами и обществами, и когда не было мюридизма, – начало и отчасти развитие которого относится также ко времени землянок.

Из всего вышесказанного не следует заключать, что, по моему мнению, все на Кавказе совершенно хорошо. Где же нет дурных людей и злоупотреблений? Где же люди понимают вполне и исполняют в совершенстве свой долг? Мы все убеждены, что здесь многое остается сделать, многое исправить и завести, – и всегда желали более совокупной и последовательной системы ведения войны, более разборчивого распределения Царских наград. И потому, когда мы убедились, что силы князя Воронцова ему изменили и что он уже не в состоянии управлять нашим краем в эти трудные времена, – скорбя о горькой участи заслуженного старца, одного из знаменитейших представителей русской славы, – мы стали желать и ждать с нетерпением нового энергического начальника. Люди желающие добра, желают всегда сильной власти.