Китри и Паолиньо повернулись и уставились на него. Алекзандер переводил вызывающий и одновременно растерянный взгляд с одного на другого. Китри, глядя на небольшой жёлтый абрикос на вилке, с которого упала капля светлого варенья, вдруг хмыкнула, Паолиньо вслед за ней – и они оба покатились со смеху. Они хохотали и не могли остановиться. Паолиньо смеялся и говорил «а ещё про слона, а ещё про слона…», Китри от этого закатывалась ещё больше и тряслась, дёргая ногой и всклокоченной головой. Алекзандер, согнувшись, по-прежнему смеялся странным для его солидных габаритов тонким смехом с повизгиванием. Элиастелла вышла из-за рояля, подошла к решётке и внимательно оттуда смотрела на них. Насквозь почему-то не получалось. Она, немного повернув голову и сосредоточив взгляд, попробовала ещё раз – и тоже ничего. «Как у Китри, – подумала она, – первые потери». Сосредоточилась на ребёнке – да, девочку свою чувствовала по-прежнему хорошо: яблочко прозрачное, сердечко бьётся, зубки как точечки и уже сосёт палец – единственная её надежда вырваться отсюда…

– Я же «ха-а-хаа-ха», говорю же, в целом… если в целом – сплошная везуха, – смог, наконец, сквозь смех выговорить Паолиньо.

– Красиво здесь, да?

– Да.

– Особенно эта клумба…

– Да.

– Вся аллея очень красивая.

– Да, очень, – она смущенно улыбнулась из-за своих односложных ответов.

«Отвечает так из-за того, что я зажат, – подумал Паолиньо, – нужно было сказать более эмоционально: весь городской сад, дорогая Элиастелла, фантастически красив! Хотя нет, “дорогая” говорить ещё нельзя».

– Извини за нескромность, Элиастелла, – сказал он, – но мне кажется, что весь этот городской сад фантастически красив.

– Не вижу тут никакой нескромности, – ответила она.

Скамейка стояла в просторной и глубокой нише, похожей на небольшую пещеру, образованную вьющимися растениями. Элиастелла, особым образом сконцентрировав взгляд, могла видеть основу – серые пластифицированные столбики и сетку между ними, для обычного взгляда совершенно не различимые под густо обвившими их цветущими растениями. Она знала, что на Паолиньо так смотреть нельзя ни в коем случае, это меняет состояние и проявляется в реакциях. Она запретила себе это с самого начала.

– А ты знаешь, что центральная часть парка сделана по образцу французских регулярных парков?

– Нет, а что это такое?

– Не знаешь про регулярные парки? Это здорово. Спасибо за такую возможность: я тебе сейчас расскажу.

– Ты что, садовник?

– Ну да, и садовник тоже, Китри спрашивала у меня, она что, не сказала тебе?

– Нет, она просто сказала, что ты… ну… похвалила тебя. Может, это ты и посадил этот парк?

– Хватит уже подшучивать, Элиастелла. Ты же знаешь, что мы его втроём сажали. Только про парки говорят «строили».

– Значит, ты хвалил свой собственный парк? Это очень мило, Паолиньо.

– Во-первых, я извинился за нескромность, а во-вторых, ты уже знала.

– Нет, я только сейчас поняла откуда такое искреннее восхищение.

– Вот это да! Это прямо укол какой-то! Да, я только и делаю, что хвалюсь и восхищаюсь самим собой. Твоей маме рассказал, Китри рассказал, вот теперь и тебе похвалился. Только прошу, никому об этом не рассказывай, я сам, сам расскажу, не лишай меня этого удовольствия. Жалко прям сейчас никого нет поблизости. Некому рассказать о себе!

Он выскочил из пещерки на дорожку парка и, оглядываясь, крикнул:

– Эй! Кому тут рассказать про клумбу? Боже, никого нет, некому слова живого сказать, а ведь прошло целых пять минут, и я уже не могу терпеть!

– Здорово, классно, – засмеялась она, – ладно, в целом, отбился. Но подозрений, однако, до конца не снимает, не расслабляйся, пожалуйста.