Весёлое настало время: река, солнце и рыба. Теперь уж он смотрел вперёд: на аппетит уж никак не приходилось жаловаться. Рыба в этом году была бойкая и тугая. Но он придумал на неё управу: на повороте реки затащил, кряхтя, в воду огромную старую корягу. Часть рыбы огибала ее с дальней стороны, а часть – с ближней, где он и караулил на мелководье. Такая бойкая, что и на когтях не унимается, бьётся, а раскусываешь её – она аж хрустит. Прямо сверкающая какая-то. Он не раздражался, когда промахивался, а только усмехался ей вслед: плыви, плыви, вся осень впереди.

А вскоре подтянулись и те, кому пришла пора. В одиночестве никак не хотели его оставить. Каждый день к вечеру приходили по одной на берег и, наверное, все тут у него перебывали. Придёт, встанет поодаль и смотрит, а он в реке и не обращает внимания – она постоит-постоит и вроде как пошла, ну он тогда и выбросит рыбину в её сторону. Рыбина бьётся, того и гляди упрыгает назад в воду, ломаться некогда, беги и хватай. Тут он поворачивался и смотрел из воды, как рыбина выгибается жирной дугой, а та суетится и хватает за голову – ну и получает по морде хвостом. Потом сообразит и схватит поперёк, грызёт, причмокивает, пока не выест середину. Здесь повернётся благодарно к нему и посмотрит долго так – ну, всё понятно. Пока доедает развалившиеся куски, он ещё поймает – и сам съест, а та уже ждёт, думает, наверное, что вторую подряд получит, а он ещё и следующую тоже съест сам, не спеша, тут она не выдерживает и задом делает так, просит – ну он для неё тогда поймает и бросит, а потом, на закате уже красном, выйдет, отряхнётся от воды и покроет её. Если понимающая, улавливает, то пойдёт прогуляется с ней, в охотку, ну, покроет ещё раз.

Тогда уже всё, сразу спать.

И так каждый осенний солнечный денёк.

Хорошие времена настали.

Необходимость презирает гармонию, нарушает гармонию и ломает гармонию, а потом сама становится гармонией.

***

Выживают только те, у которых нервный импульс резкий и бежит быстро: острая боль заставляет действовать. Но из-за этого реакцию может вызвать и случайный сигнал. То есть страх, возбуждение, боль и удовольствие могут быть не связаны с реальностью: импульс принимается внутри себя, частью себя, обрабатывается тоже частью себя, и интерпретация целиком привязана к собственному устройству. Перспектива иллюзий.

Всё хорошо, всем хорошо, всем слишком хорошо! Несмотря на общее несовершенство! Новое не может пробить себе дорогу! Перехожу на твою позицию, Ма: даём пинка большим астероидом – и всю эту гниль подчистую.

Согласилась!! Отводим на это триста миллионов оборотов.

Сейчас, когда все континенты опять съехались в один, начнём с резкого движения плит. Из ядра пойдёт больше тепла и углерода – озон уменьшится, излучение ускорит мутации. Новое расселяется и континенты разъезжаются уже с новым населением. В разных условиях получатся разные виды.

Рептилии! Громилы пошли! Ох, я не уверена.

Млекопитающие! Я ей показываю: «Хорошенькие какие». А она вдруг: «Воли этим хорошеньким не давай. И себе тоже. Не привязывайся. Помни, ты повитуха, ничего больше. Континенты заранее уводи, если метеоритом решишь поработать, побереги хорошеньких, пора сохранять лучшее. Кислород возвращай к норме. Арифья, не нагревайся».

Ма расстроена. В буквальном смысле: стала вещать из трёх локализаций. Ей очень нравились троглодитозавры. А тут облом. «Ма, ты ведь говорила, что тебе каждый чих опекать некогда, вот я чихнула – а ты не доверяешь» – говорю. Она сначала тоже шутливо: да как же это я тебе не доверяю-то, всё тебе передала, только по пути и заскакиваю. «Ну, хорошо, тут всё идет по плану». Она тихо-тихо так: «Согласись, что у нас здесь не детский парк развлечений Арифьи-о-Гериты, а?..» И ждет, паузу держит. Время идёт, вот уже опять гигантизм пошёл, и уже сами вымерли очередные великаны, без присмотра-то! Вот, думаю: смотри Ма, смотри, и без моего вмешательства вымерли, а млекопитающие опять в воду стали возвращаться! Она про свое: «Имени тебя, если захочешь, мы где-нибудь в другом месте парк назовём, хорошо? Учтя твои огромные заслуги…» И всё, пошел напряг, если не скажу «да», то будет паузу держать до посинения. Причем моего. Отвечаю: «Ес-с-стес-ственна-а-а». Она: «Раз естественна, тогда, наверное, правила, какие были здесь мною задуманы, не самые удачные, может, не самые умные, но мои, они всё же остаются, а? Да-а-а? Или нет?» Отвечаю сразу: «Да!». «Тогда, – тянет, но уже громковато, – зачем же ты, слова не сказав, самых крупненьких-то извела? Практически готовых! А? Не такие они вышли нежные, как тебе хотелось бы? А разве ты имела право, не посоветовавшись со мной? А? Да ещё зная, что я вижу в них перспективу?»