Бивербрук и в самом деле выразился жестко, но в целом он был прав. Во-первых, Болдуин не планировал кадровых пертурбаций. «По всей видимости, в кабинете будет немного изменений», – сообщал одному из своих друзей Томас Джонс>135. Во-вторых, он не видел острой необходимости в бывшем министре финансов. Черчилль же надеялся. Он вновь хотел возглавить Адмиралтейство>136. После выборов он удалился в свое поместье Чартвелл, где провел шесть дней у телефона, ожидая звонка с Даунинг-стрит. Но звонка не последовало. Вскоре был объявлен новый состав правительства. Места шестидесятилетнему политику в нем не нашлось.
Человеку не дано предугадать ни как его слово отзовется, ни к каким успехам или, наоборот, невзгодам приведет тот или иной поступок. Черчилль хорошо усвоил эту особенность, которой не раз находил подтверждение в своей жизни. Размышляя спустя десятилетие над событиями осени 1935 года, он еще раз убедится в ограниченности человеческого предвидения. Впоследствии он скажет, что формирование нового правительства без его персоны стало «благословением». «Мистер Болдуин не больше меня тогда осознавал, насколько огромную услугу мне оказывает, предотвратив мое участие во всех компромиссах и упущениях, которые кабинет министров совершит в следующие три года», – прокомментирует он>137. Но в 1935 году он смотрел на произошедшее иначе. По его собственным словам, он испытал «огромное и горькое разочарование»>138, а сам Болдуин своим решением рассчитывал нанести своему коллеге «фатальный политический удар». И они оба думали, что тогда ему удалось это сделать>139.
Как бы ни развивались события, но факт остается фактом: Черчилль хотел и стремился занять министерский пост. Не противоречит ли это желание той последовательной и порой весьма острой критике, которую он на протяжении шести лет обрушивал на Макдональда и Болдуина? В понимании нашего героя – нет. Во-первых, «стремление к власти и желание ее использовать» он относил к «одним из благороднейших человеческих желаний и занятий»>140. Во-вторых, он не мог сидеть сложа руки и не собирался оставаться не у дел. Тем более когда за окном творилось такое. В школьные годы, во время учебы в Брайтоне, Уинстон любил просматривать пухлые тома с карикатурами Punch. На одной была изображена железнодорожная авария. Рисунок сопровождался следующими стихами:
Эти стихи запали будущему политику в душу. Он их неоднократно вспоминал. Вспомнил он их в 1935 году. По его мнению, правительство Болдуина, сделавшее ставку на разоружение и умиротворение Гитлера, напоминало тот самый поезд, несущийся навстречу гибели. Черчилль считал, что он обязан принять участие в управлении, чтобы спасти состав и пассажиров>142. «Когда во главе государств становятся гангстеры, что-то необходимо делать», – заявил он однажды близкому окружению>143.
Желая запрыгнуть в символический поезд, Черчилль не только на время сбавил обороты критических замечаний, но и попросил аналогичным образом поступить своего сына, запретив ему «писать статьи с нападками на мотивы поведения и характеры министров, особенно Болдуина и Идена». В противном случае он не «сможет быть уверен в лояльности и любви» Рандольфа к себе>144.
Черчилль знал нрав сына, который мог в пылу неконтролируемых эмоций значительно подпортить реноме и себе, и своему отцу. В принципе, это и произойдет, когда в марте 1936 года Ранфдольф выставит свою кандидатуру на проходивших в одном из шотландских избирательных округов внеочередных выборах в парламент. Противником Рандольфа будет сын экс-премьера Малкольм Макдональд (1901–1981). Черчилль против Макдональда! «Меха и горны всех газетных кузен / / Раздуют это дело на века», как писал однажды Высоцкий.