Через несколько дней учитель уехал.

Крепко обнял он на прощание своего воспитанника, долго не выпускал из объятий, словно предчувствуя, что они больше не встретятся.

А для Рамазана с этого дня началась другая, самостоятельная, так непохожая на прежнюю жизнь.

Рамазан все еще помнил и любил Гюльнару, но новые впечатления заслонили собой прошлое. Днем он был очень занят – посещал все те уроки, на которые только мог успеть. Правда, многое ему было знакомо. Арабский язык Рамазан знал прилично, и как понял, в медресе знаний давали намного меньше, чем он получил от своего учителя Хайретдинна хазрата. Но он все равно с удовольствием присутствовал на уроках – присматривался к учащимся, к методам преподавания. Иногда даже замещал учителя, когда тот должен был отлучиться по своим неотложным делам.

Уроки, лекции, прогулки по Бухаре в компании одноклассников, литературные вечеринки почитателей поэзии, устраиваемые некоторыми учащимися здешнего медресе, на которые его охотно звали – все это теперь полностью занимало жизнь Рамазана. Свободными оставались только ночи. Но как же он боялся бухарских ночей, когда его, как и прежде, дома, на родине, охватывал огонь безумия! Призрак Гюльнары являлся к нему, но она не была ласковой и загадочной, как когда-то. Это была злобная, пугающая Гюльнара, которая смотрела на него своими огромными, черными, сверкающими от внутреннего плотского огня глазами, манила пойти за ней.

Рамазану становилось страшно – он понимал, что если последует за ней, то погибнет. Но, чувствуя, что бороться бесполезно, теряя голову от нахлынувшего желания, готовый даже умереть, он кидался к ней в объятия, и… натыкался на прохладную, пахнущую свежей краской стену своей комнаты. Рамазан понимал, что это наваждение, сон, призрак, он ложился в постель, пытаясь заснуть, но через некоторое время все опять начиналось сначала… Откуда-то, из темных глубин его души снова и снова поднималось все то же видение…

Тогда Рамазан нашел выход. Перед сном он брал Коран и три раза читал суру Йа-Син[49]. Это помогло. Гюльнара стала являться к нему все реже и реже. Сон сделался более спокойным, безумные желания не так сильно жгли его плоть. Рамазан всю ночь не расставался с Кораном, книга лежала с ним рядом на подушке. И как только опять возникал очередной ночной кошмар, он, не зажигая свечи, крепко зажмурив глаза, начинал вслух читать Йа-Син по памяти, а Коран крепко прижимал к своей груди.

Так проводил Рамазан дни и ночи в Бухаре… Хамидулла махдум, слушая похвалы преподавателей медресе в сторону своего воспитанника, несколько раз заводил разговор с Рамазаном о том, чтобы ему остаться в Бухаре насовсем и найти свое место в жизни в качестве мударриса.

«Оставайся пока у меня! – предлагал Рамазану Хамидулла. – Будешь работать в медресе, ведь тебя уже прямо сейчас готовы взять на место учителя арабского языка! Пока поживешь здесь, потом купим тебе дом, найдем невесту, женим! На свадьбе погуляем!» – весело говорил он.

Рамазан молчал. Он не знал, что будет впереди. Он еще ничего не решил.

Но главный вопрос, все-таки, благодаря разговорам Хамидуллы-махдума нет-нет, да возникал в его мыслях – как жить дальше? Здесь, в Бухаре, он чувствовал себя оторванным от родной стихии, здесь приходилось самостоятельно думать и принимать решения, не рассчитывая на подсказку старших.

Раньше все было ясно и просто. Рядом был отец и мудрый учитель – они помогут, посоветуют. Были книги, читая которые Рамазан наслаждался поэзией, чудесными рассказами и назидательными историями. Теперь же, став взрослее и испытав первые удары судьбы, он начал глубже познавать сокровенный смысл прочитанного. Но, даже зная и понимая, не представлял он, как применить в жизни прочитанные в книгах истины. Рамазан уже серьезнее задумывался о смысле своего существования.