– Тебе лучше? – спросила она.

Хьюго приподнялся, Мария положила ладонь ему на грудь, и он затих, замер, позволил ей, не сопротивляясь, снять с себя рубашку, а брюки не разрешил, застеснялся, тогда она погасила лампу, и все оказалось так же естественно, как наступление ночи.

Он что-то говорил, а потом только чувствовал и понял, что имели в виду авторы эзотерических книг, когда писали об отделении астрального тела от физического. Он парил в воздухе, он обнимал Марию, он видел в темноте, он ничего не видел, ощущая восторг, он касался мыслью себя и Марии, не умея понять сейчас, кто из них кто, потому что на самом деле – это он тоже чувствовал – они сейчас были одним существом, не имеющим сознания, но разумным больше, чем когда бы то ни было.

Он парил – не только в спальне, еще и в гостиной, над книгой, которую не мог оставить без присмотра даже сейчас, и книга в темноте казалась ослепительно белой, какой была в тот первый миг, когда Хьюго увидел ее в руках Марии, стоявшей у полки с творениями Барбары Картленд.

Книга не светилась, но от нее исходил свет. Возможно, это было инфракрасное излучение, и, значит, Хьюго видел сейчас, как кошка, а может, это был далекий ультрафиолет, и тогда аналога своему зрению Хьюго не мог подобрать. Он подумал, что это не имеет значения, – нужно просто впитывать энергию, потому что…

Потому что…

Мысль застопорилась, сознание угасло и проснулось – он ощутил себя лежавшим рядом с Марией, он раскинул руки, обессиленный, и касался ее груди, а ее руки гладили его по голове и что-то говорили, но он еще не знал языка рук, хотел понять и не мог. Тогда он повернулся к Марии и увидел в темноте ее взгляд. Луч того самого света, что источала книга.

– Какая ты красивая, – сказал он.

Или подумал? Имел он в виду Марию? Или книгу?

* * *

Говард, которого Хьюго представлял энергичным мужчиной лет сорока, уверенным в себе специалистом, оказался тучным афроамериканцем, лысым, неряшливо одетым, с «пивным» животом, выпиравшим из брюк, висевших на подтяжках, как на веревке для сушки белья. Лет Говарду на вид было за шестьдесят, говорил он небрежно и Марии сразу не понравился. Она крепко держала Хьюго за руку, пока они, стоя у окна, разговаривали в холле Исследовательского центра ФБР, куда их пропустили после получасовой проверки документов и выписывания пропусков. Вещи пришлось оставить в камере хранения, и только книга была с ними.

– Очень любопытно, – протянул Говард, выслушав обстоятельный рассказ и не проявляя никакого желания взять в руки предмет обсуждения. – Как-то, лет двадцать назад, один шутник вот так же примерно… это в Балтиморе было, я тогда служил в тамошнем отделении, да, так он заложил бомбу в книгу и оставил… не в библиотеке, конечно, кому нужно взрывать библиотеку, он положил книгу у постамента памятника Линкольну, думал, наверно… неважно.

Хьюго очень не понравилось, как Говард произнес слово «библиотека» – с оттенком не столько презрения (хотя и презрение тоже присутствовало), сколько уничижительного безразличия – действительно, кому придет в голову закладывать бомбу в читальном зале, а вот у памятника…

Мария крепче сжала его ладонь, и Хьюго ответил на пожатие. Может, повернуться и уйти?

– Ну, показывайте ваш артефакт, – небрежно предложил Говард, заранее убежденный в том, что зря тратит на посетителей свое драгоценное время.

– Здесь?

– Давайте-давайте, – в голосе Говарда звучало нетерпение. – У окна виднее.

Эксперт взял книгу обеими руками, поднес к глазам – близко-близко, будто обладал способностью различить отдельные молекулы, – медленно раскрыл на первой странице (Хьюго показалось, что Говард прислушивался к шороху бумаги), вгляделся в пиктограммы, отводя книгу от глаз и приближая снова, принюхался и пролистал страницы, не интересуясь, похоже, содержанием. Ему оказалось достаточно первых пиктограмм, чтобы понять остальное?