– Ну коне-е-ечно… А я-то думал, что ты просто жирная! – бросил вдруг Сашка.

– Дебил! – Яблоко прилетело ему прямо в спину. Прекрасное, ароматное яблоко. Которое Лола хотела съесть. Больше не хотела.

Полина развернула коляску.

Какое-то время они шли молча, а потом Полина сказала:

– Ты не жирная!

Поникшая Лола ничего не ответила. Она думала о том, что лучше б она осталась дома: варенье уже остыло, можно было намазать им горбушку черного хлеба и слопать. А так пришлось общаться с этими дураками.

– Ло-л! – Полина тронула ее за плечо. – Ты чего? Ну хочешь, отомстим им? У меня есть идея. Только нужно много бумаги. Ножницы и клей. А еще трафарет.

Над большой местью трудились весь вечер. А на следующий день на каждом столбе в Балбесовке висело объявление: «Продам мешок сахара. Недорого».

Все отчаянные домохозяйки, убивавшиеся над горами яблок, слив, алычи и прочего плодово-ягодного добра, обрывали телефоны Сашки и Олега.

Когда Лола думала об этом, у нее теплело на сердце и даже тоскливое предсентябрьское настроение не могло ослабить удовольствие от мести.

Побывав в гостях у Лу, Олеська впервые с восторгом и ужасом поняла: можно жить иначе.

У них в подъезде стояла вонь, стены были изрисованы, а перила отломаны. Дерматин на двери вздулся, как прыщ, звонок работал плохо, срываясь. Звук у него был надтреснутый, нездоровый, как будто больной ангиной старался говорить погромче – через боль.

Здесь же приятно пахло строительной пылью, на лестничных клетках было чисто, в лифте – целы все кнопки, хотя кабинка все же лишена невинности: в одном месте нацарапано «хуй».

– Это я! – Олесин голос прозвучал звонко и празднично, наверное, потому, что она надела новые туфли.

Дверь открылась, Лу робко – она все делала робко – выглянула, кивнула и впустила Олесю в квартиру. Она сняла куртку, разулась, оставшись в носках – тапочек Лу не предложила – прошла по гладкому линолеуму в глубь квартиры. Чистота и простор.

Дома Олеся тоже старалась поддерживать чистоту, беспорядок и грязь не должны были захватить ее жилище, перебравшись через порог квартиры, но у Лу все было иначе, потому что – новое. Да, обои дурацкие: в мелкий цветочек и пол – линолеум с расцветкой, имитирующей паркет (в старых домах на Благодатной есть настоящий паркет; в квартире у Олеськи – доски, крашенные в коричневый цвет, кое-где кусочки краски отслаивались, образуя проплешины), зато – много света, удивительно много. Олеська привыкла жить на четвертом этаже, да еще и деревья за окнами, вечный полумрак, а тут – двенадцатый этаж, в окнах – небо, не прикрытое занавесками, чистое и звонкое.

Лу была в белой футболке и домашних широких хлопковых штанах, похожих на восточные шаровары. Светлые кудряшки, выбивающиеся из хвостика, торчали в разные стороны – и сияли. Лу – слабое светочувствительное растение, начинавшее болеть, едва лишившись солнца – но и расцветавшее за считаные мгновения, едва его лучи касались ее лица. Маленькая, слишком худая (хотя, будем честными, нельзя быть слишком худой, промелькнуло в голове у Олеси, чем меньше вес, тем лучше), бледная, с белесыми бровями и ресницами, Лу в школе казалась неказистой, учитывая, что учились они во вторую смену и света на нее попадало мало. Олеська часто сравнивала свою внешность с другими девочками, отыскивая у всех недостатки, а с Лу вышло иначе – в ней пришлось отыскивать достоинства. Непривычное для Олеськи занятие, но она справилась.

– Вот! – Олеська достала из сумки тетрадь. – Спасибо! Я только график не поняла… не стала перечерчивать, все равно физичка не поверит, что я сама смогла бы…