Те же самые обстоятельства насторожат плохого избирателя. Он оказывается со своим карандашом перед комиссией в униформе, присутствие которой его смущает. Голосование проходит за столом, скрытым за какой-то зеленой занавеской. Организация продумана досконально. Непохоже, что можно подсмотреть, куда ставит крестик избиратель. Однако совсем ли это исключено? Вчера еще он слышал, как кто-то шептался, будто бюллетени можно нумеровать на печатной машинке без ленты. При этом он должен быть уверен в том, что никто не подсматривает ему через плечо. Со стены огромный портрет главы государства все в той же униформе с неподвижной улыбкой взирает на него.

Сам бюллетень, на который он смотрит, также обладает силой внушения. Он есть результат искусного расчета. Под словами «Свободный выбор» виден большой круг, на который к тому же указывает стрелка: «Место для твоего „Да“». Рядом с ним едва заметный маленький кружок, предназначенный для «Нет».

Наступает великий момент: избиратель ставит свой крестик. В душе мы с ним заодно; он действительно проголосовал против. На самом же деле данный акт есть точка пересечения фикций, которые мы намерены разоблачить: выборы, избиратели, предвыборная агитация – это всего лишь этикетки совсем иных вещей и процессов. Это картинки с загадками. На пике власти диктаторы живут во многом за счет того, что их иероглифы пока никто не расшифровал. Но однажды они встречают своего Шампольона. И пускай он не вернет нам былую свободу, но, по крайней мере, научит нас правильно отвечать.

Похоже, что наш избиратель оказался в ловушке. Это делает его поступок не менее достойным удивления. Говоря «нет», он как бы остается на оставленном всеми посту, то есть продолжает бороться за безнадежное дело, но тем не менее такой поступок будет иметь последствия. Там, где старый мир еще покоится в лучах закатного солнца, на прекрасных склонах, на островах, словом, в более мягком климате, этого поступка не заметят. Там произведут впечатление остальные девяносто восемь из ста. И поскольку культ большинства справляют всё более и более бездумно, эти два процента обойдут вниманием. Они лишь делают большинство нагляднее и грандиознее, поскольку при ста из ста просто не было бы никакого большинства.

В странах, где еще помнят настоящие выборы, этот успех вызовет сначала удивление и любопытство, а затем и зависть. Если этот успех влияет на внешнеполитические интересы, то эти чувства могут резко смениться ненавистью и презрением. Они не станут, как Бог в Содоме, искать двух праведников. Будут раздаваться голоса, что все они там предались злу и достойны заслуженной гибели.

Теперь нам хотелось бы оставить эти девяносто восемь процентов и обратиться к оставшимся двум, подобным золотым песчинкам, которые мы просеяли. Для этого мы проникнем за закрытые двери туда, где подсчитывают голоса. Мы окажемся в одном из самых заповедных мест плебисцитарной демократии, о которой существует лишь одно официальное мнение и бесчисленное множество слухов.

Мы тоже увидим комиссию в униформе, хотя обстановка здесь более фамильярная, царит атмосфера комфорта и доверия. Комиссия эта сформирована из представителей правящей и единственной партии, а также из пропагандистов и полицейских. Их настроение подобно настроению хозяина фирмы, подсчитывающего свою кассу, хотя и не без напряженности, так как все присутствующие отвечают, так или иначе, за результат. Оглашаются голоса «за» и голоса «против» – первые доброжелательно, вторые со злобным спокойствием. Также встречаются недействительные голоса и незаполненные бюллетени. Особенно портит настроение, если попадется вдруг эпиграмма какого-нибудь остряка, хотя они, разумеется, встречаются все реже. Как и любого спутника свободы, юмора не хватает в пределах тирании, но все же шутка становится острее, если ради нее рискуют головой.