– Перестань чушь пороть! Лучше представь, какие будут бабки! Взвинтим цены за билеты в два, нет, в три раза!
– Но…
– Я сказал, перестань! Бизнес есть бизнес!
Между тем Апраксин торжественно удалился в раздевалку.
– «Взбесившаяся сволочь», – подумал Шевчук и, не мешкая ни секунды, отправился домой к Сорокину…
Глава 8
Двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года Алексей Сорокин подхватил разгулявшийся по Москве грипп, причем в самой тяжелой форме. Температура подскочила до сорока двух градусов[50]. Алексей механически глотал лекарства, подносимые перепуганными матерью и сестрой, временами проваливался в тяжелое забытье. Он не бредил и не терял ясности мысли, однако есть ничего не мог, только беспрестанно пил теплую воду.
– Успокойтесь, – хрипел Сорокин плачущим женщинам. – Все в порядке!
Но его осунувшееся пылающее лицо и ввалившиеся, подернутые мутной пленкой глаза убеждали в обратном. Сны Алексея были ужасны. Правда, очнувшись, он не мог вспомнить их содержание. Оставалось лишь ощущение чего-то вязкого, липкого, жуткого.
Наконец, после огромных доз жаропонижающего, температура упала до сорока, но опускаться ниже упорно не желала.
В ночь с двадцать девятого на тридцатое Сорокину, как обычно, снился кошмар, но на сей раз он запомнил увиденное вполне отчетливо. Бассейн, до краев наполненный дымящейся кровью. Посредине, дьявольски хохоча, плескался Апраксин. В лице Сергея не осталось ничего человеческого. Глаза пылали безумием, гнусная ухмылка кривила рот. Заострившиеся и удлинившиеся в три раза больше нормального зубы выпирали наружу. Заметив Алексея, Сергей гадко хихикнул: «У-тю-тю, мой хороший! Не стоило ругать госпожу Римму! Видишь, как мне теперь хорошо, а тебя все равно убью… убью… убью…» Апраксину вторил издевательский визгливый женский голос, беспрестанно повторявший: «Заколдую, заколдую. Погублю, погублю… Заколдую, заколдую… Погублю, погублю!» Алексей почему-то не испытывал ни капли страха, только глубокое отвращение.
– Посмотрим, кто кого! – спокойно сказал он. В ответ послышался злобный вой, видение заколебалось и исчезло. Алексей очутился на широкой равнине, покрытой зеленой травой. К нему подошел высокий старик с белоснежной бородой и ясными глазами. От него исходила могучая аура душевного тепла и доброты.
– Мужайся, мальчик, – улыбнулся старик. – Не страшись нечисти. Но не забывай о главном!
– О чем? – робко спросил Сорокин.
– О том, что ты получил при рождении…
Произнеся эти слова, старик пропал, а Алексей проснулся.
Часы показывали восемь утра. Сорокин с кряхтением уселся на кровати, разыскал на близстоящем журнальном столике сигареты, придвинул пепельницу и закурил, хотя врачи настоятельно рекомендовали воздерживаться от табака во время болезни. «Что же я получил при рождении? О чем говорил старик?! Это что-то очень важное, внушающее страх нечистой силе… О боже! Ну конечно!»
Накинув халат, Алексей вышел в коридор и постучал в дверь матери, которая спала в соседней комнате.
– Мам, ты не спишь?
– Нет, сынок, заходи!
– Мам, где мой нательный крест, ну тот, которым ты меня в детстве крестила?
– Слава тебе, господи! – умилилась женщина. – Вспомнил наконец. Вот, держи!
– Спасибо.
Сорокин бережно повесил на шею простой медный крестик на кожаном шнурке.
– Ты как себя чувствуешь, мама?
– Сегодня хорошо.
Мать Алексея давно страдала гипертонией.
– Тогда сходи, пожалуйста, в церковь и принеси святой воды или Маринку пошли…
– Нет, нет, Леша, я сама…
Святая вода оказала на Сорокина поистине волшебное воздействие.
После первых же глотков на теле выступили крупные капли пота, голова прояснилась. Сердце стало биться не судорожными рывками, как раньше, а спокойно, размеренно. Температура упала к вечеру до тридцати восьми. Для Алексея сущий пустяк! Впервые с начала болезни он смог немного поесть. Мать в своей комнате читала благодарственные молитвы. А в двенадцать ночи объявился возбужденный Шевчук…