– Живой!

Сверху раздалось:

– Очень жаль!

Зароков резко поднялся и с раздражением уставился в жирное лицо и сказал так, как обычно разговаривают старослужащие с новобранцами:

– Рот закрыл! Кррру-у-у-гом! – товарищ старший прапорщик попятился. – Пшёл вон отсюда!

Зароков повернулся к Матвеичу, уже стоявшему у столика и торопливо допивающего свое пиво. Зароков сорвал с головы сторожа ушанку, присел и бережно подложил под голову физику. Подняв глаза, он яростно посмотрел на товарища старшего прапорщика. Тот ухватил лежавшую на столе кепку и, презрительно скривив лицо, направился к выходу.

Через пять минут в пивную вошли врачи «скорой» – мужчина и женщина, и Зароков, объяснив, что произошло, позволил себе уйти.

Он шел по улице, глубоко вдыхая воздух с запахом прели и думал о странных словах физика. Сердце учащенно билось. Он машинально дошел до универсама и только у его дверей понял, что хочется ему одного – остаться в привычном одиночестве, пусть даже и без продуктов. Однако путь был пройден, и возвращаться с пустыми руками было бы крайне глупо, поэтому Зароков вошел в магазин.

Универсам был знаменит не только наличием в нем продуктов, но и несколькими отличительными чертами. Был он огромен и светел, и гордо именовался «магазином самообслуживания». То есть сперва нужно было набрать все нужные продукты и уже потом оплатить их в одной из нескольких касс, выстроившихся в линию у выхода. Продукты набирались в специальные решетчатые тележки, что было очень удобно. Знающие люди говорили, что точно такие универсамы стоят в само́й Москве. Народ дивился, а некоторые даже гордились – пусть и не в столице живем, но почти так же, как москвичи.

В универсаме было малолюдно. Зароков прошелся по рядам, катя перед собой сверкающую тележку, заглядывал на полки и в корыта холодильников, и постепенно успокоился, размышляя о необходимых покупках. Ему повезло: как раз выкинули «докторскую» и он взял аж два куска. Это была удача, у Зарокова даже поднялось настроение. Набрав продуктов на неделю вперед, он расплатился с еще веселой, по раннему времени, продавщицей на кассе, рассовал продукты по двум авоськам и вышел на улицу.

Идти обратно через дворы не хотелось. Вообще говоря, к дому от универсама можно было добраться двумя одинаковыми по длине путями. Обычно Зароков шел по улице Ленина налево, потом снова поворачивал налево и вдоль парка доходил до своей девятиэтажки. Можно было пойти направо, и, не доходя до площади с выкрашенным бронзовой краской Ильичом посередине, свернуть направо же. Там была улица с остатками деревни, из которой, по сути, и вырос теперешний Невединск, как из очаровательного карапуза вымахивает рябая дылда, готовая жрать и размножаться. Ее еще не успели переименовать в честь какого-нибудь соратника вождя, и она звалась просто и даже обыкновенно Старой. Посреди улицы, само собой, пролегала асфальтовая дорога, справа стояли равнодушные блочные домища, а слева теснилось десятка полтора уцелевших пока деревянных изб, в верном окружении наивных дощатых заборов, огородов и сараюшек. Зароков любил иногда проходить именно здесь. Если не глядеть направо и не замечать над железными и черепичными крышами торчащих, и с каждым годом подкрадывающихся все ближе и ближе долговязых башенных кранов, похожих на охотящихся на лягушек цапель, создавалось впечатление, что идешь по самой обыкновенной деревеньке. За заборами взлаивали собаки, гремя своими цепями, и изредка орали петухи. На противоположной стороне улицы, у мрачно и недружелюбно уставившихся на классового недобитого врага домов из бетона, торчал чудом уцелевший колодец. Возле него судачили о бытье бабы с ведрами, и время от времени утоляли жажду и ностальгию прямо из мятого ведра граждане невединцы, пятная свои цивильные брюки, проливая на галстуки студеную, и все еще чистую воду. И тут же, разрушая ощущение деревни, сюда неумолимо доносился грохот проходящего неподалеку товарного состава, свист электрички, да и машины, проезжавшие по дороге совсем рядом, обдавали смрадом и ревом моторов. Сжимались тиски города и с каждым годом бесследно пропадали крайние домики, обретая, как каменные надгробия, возвышавшиеся над их прахом железобетонные муравейники. И сады, исчезали сады…