В арсенале оппонентов широко используется, в принципе, привлекательный и перспективный лингвистический подход к анализу правовых категорий. В современной теории наиболее ярко он представлен в работах А. С. Александрова. «Судебная истина всегда формальна, – пишет автор, – потому что отлита по юридическим формам, изготовлена по лекалам юридического языка».56

С помощью лингвистического подхода и его средствами обосновывается неприемлемость для «независимого, состязательного правосудия концепции «объективной истины», которая проникнута техницизмом, логизмом и не учитывает человеческой природы судебной истины»57.

Конечно, господство одной идеологии в эпоху СССР создавало многочисленные барьеры на пути проникновения ряда прогрессивных концепций в исследования проблем доказательственного права. Действительно, уголовное судопроизводство и по сей день в значительной степени зависимо от государства и построено по принципу «одной стороны», где эта сторона – обвинитель, единый в трех ипостасях – следователь, прокурор, судья.58 Однако отечественные процессуалисты и криминалисты никогда не сводили познание в уголовном процессе к «механическому» отражению, к «зеркалу» (хотя, вырванные из контекста цитаты, отрицающие эти положения, наверняка, можно обнаружить в юридических текстах). Напротив, познание всегда рассматривалось ими в единстве практической и мыслительной деятельности. «Мысль рождается из действия, а целенаправленная деятельность, практика, подчинена мысли. – писали Р. С. Белкин и А. И. Винберг. – Процесс познания, в котором обобщаются данные опыта, практики, достигнув ступени науки …, – это уже опосредствованное и обобщенное отражение существенно общих свойств и отношений объектов»59. В наши дни о единстве творческой мыслительной и практической деятельности субъектов доказывания, об общественно-исторической практике как критерии истины, постигаемой в уголовном судопроизводстве, о непосредственном и опосредованном познании событий прошлого через материальные и идеальные следы и можно прочитать в любом учебнике по уголовному процессу и криминалистике.

Далее. Нет сомнений в том, что обстоятельства, доказательства, факты, само доказывание, мыследеятельность его субъектов и, конечно, законотворчество существуют и осуществляются не иначе как в языковой форме и выражены речевыми средствами. В них естественно господствуют юридическая фразеология, документальные профессионализмы и протокольные криминалистические штампы. Но здесь мы задаемся вопросом: неужели обыденная или какаялибо иная речь (художественная, научная и др.) позволила бы нам точнее составить представление о событиях познаваемого прошлого? Тем более, что речь идет о событиях, оцениваемых правоведами с позиций категорий права. С таким же успехом формальномедицинским, не соответствующим фактическому состоянию здоровья человека можно окрестить и врачебный диагноз пациента, поскольку он отлит по лекалам медицинской терминологии. А допустимо ли, скажем, упрекать экспертов и специалистов в том, что в исследовательских частях своих заключений, а в определенной мере и в выводах, они используют фразеологию из сфер тех профессиональных познаний, которыми обладают? Конечно, нет.

Думается фразеология юриспруденции, ее речевые стандарты и профессионализмы яснее, лаконичнее и вернее выражают то, что высказано обыденным, повседневным, разговорным языком, а уж тем более другими «измами». Многовековая юридическая практика для этого собственно и создала их таковыми.